Александр Мельник
Писатель-зануда и его девушка

          Писатель вернулся к себе домой в девять часов вечера. Он был очень зол и слегка пьян. В сумке у него лежало шесть бутылок пива, которые он собирался осушить за ужином, чтобы довести себя до той кондиции, когда ненависть ко всему человечеству несколько притупляется и можно жить дальше.
          Его девушка лежала на диване и смотрела телевизионное ток-шоу. Девушка пиво не любила; не переносила даже его "плебейский", как она однажды сказала, аромат. Ей нравилось пить сладкие ликеры цвета перьев влюбленного попугая и читать глянцевые иллюстрированные журналы. Писатель ненавидел телевидение, иллюстрированные журналы и сладкие ликеры, но со вкусами своей девушки он мирился, потому что у нее была хорошая белая грудь и относительно покладистый характер - бывает и хуже. Из-за этой ее выдающейся груди он с ней, собственно, и познакомился. Как настоящему "мужлану" и "пролетарскому писателю" (так обзывала его эта девушка в минуты страстных конфликтов) ему нравилось, чтобы у женщины всего было в достатке. "Чтоб было за что ухватиться!" - как говорил он сам, поддерживая в глазах окружающих тщательно создаваемый им самим образ грубияна и циника.
          С год тому назад, на одной из тех вечеринок, что плавно перетекают в утреники, он впервые увидел эту девушку и сперва лишь скользнул по ней солдафонским своим резким взглядом, равнодушно отметив про себя: "Ничего..." Но когда, подбирая с полу уроненную шпильку, девушка нагнулась, и в вырезе ее блузы он увидал все это ее роскошное барокко, он тут же понял: "Вот она!" Увидал лишь на мгновенье, но этого хватило: писатель слишком давно был один и как раз искал себе подружку, чтоб было веселей. Набравшись храбрости, он подошел к девушке и, улучив момент, представился. Он сделал ей комплимент. Ему захотелось сказать ей правду: что ему понравилась ее грудь, которую он увидел ( всего лишь на мгновенье, но этого хватило!) в вырезе ее блузы, когда она нагнулась к полу за оброненной ненароком шпилькой. Но храбрость его не была столь уж велика. Он солгал девушке, что у нее будто бы "красивая форма ушей". Почему именно ушей? Потому что писатель не так давно читал японцев, и те японцы уверяли, что самое главное во внешнем облике женщины, это - ее уши... Эстеты... Вот что значит - древняя культура! Куда уж нам, дремучим жлобам-европейцам, пять минут назад из леса выползшим!
          Но, честно говоря, ему дела не было ни до ее ушей, ни до ушей всех девушек планеты. Он никогда не обращал внимания на уши и поэтому разбирался в них очень плохо - как дилетант.
          Девушке комплимент не то чтобы не понравился. Скорее, слегка озадачил. И даже, кажется, немного напугал. Это, подумал писатель, с непривычки. Она, наверное, не читала японцев. К тому же звучал этот странный комплимент из уст нетрезвого, позавчера бритого наглого парня с рассеченной бровью (стукнулся о батарею центрального отопления, но всем рассказывал, что: "Нас было восемь, их - сорок восемь, дрались - пока не сравнялись!") и мутным шальным взглядом, который был направлен не на уши вовсе, а гораздо ниже.
          Тем не менее, знакомство состоялось и имело продолжение. Трудно сказать, чем это таким особенным очаровал пьяный и по всему видать очень бедный писатель благополучную в общем-то девушку. Может быть, она тоже давно была одинока. А может быть, ее расстрогало, что всего лишь через пару часов после знакомства, когда они поздней ночью, уже под утро, бродили по улицам, романтично держась за руки, он застенчиво и тихо попросил ее купить к совместному завтраку хотя бы пол-буханки хлеба и пачку кефира.
          Писатель зарабатывал на жизнь не литературной работой и даже не газетной поденщиной, а тяжелым и грязным трудом: разгружал вагоны, красил заборы и копал канавы. Это было еще не самым худшим вариантом: его знакомый литератор Эдуард, например, юноша нежный, слабый и болезненный, не мог разгружать вагоны и поэтому нанялся в рекламное агентство "человеком-бутербродом". На него там надели два рекламных щитка и, как новичка, отправили ходить по улице туда-сюда в самый криминальный район города, в котором опытные "люди-бутерброды" не желали работать ни за какие деньги. Почему не желали, литератор Эдуард узнал в первый же день, после того, как его жестоко и глумливо отметелила своими короткими, кривыми и сильными ногами шумная компания юных веселых отморозков. Встретив как-то подружку бедного Эдуарда, писатель спросил, где теперь служит несчастный. "Уткой в ресторане..." - ответила подружка. "Кем, кем?!" - переспросил встревоженно писатель. - "Уткой... Он в костюме "утки" стоит перед входом в ресторан и завлекает клиентов". - "Много уже завлек? - переспросил облегченно писатель. - А ресторан-то хоть хороший?" - "Хороший. В самом центре". - "Ну, удачи ему. Привет передавай. Пусть не падает духом, побеждает упорный..." - сказал ей на прощанье писатель и пошел копать свои ямы, по дороге сочиняя в уме философское эссе о том, что "у каждого свой ад".
          Да, именно. У каждого - свой.
          Хотя писателю никогда еще не приходилось работать "уткой" и "бутербродом", он, тем не менее, очень страдал: от постоянного безденежья, социальной незащищенности, профессиональной невостребованности и неуверенности в завтрашнем дне. Страдал сильно, но старался не показывать это окружающим и держать морду кирпичем, как Клинт Иствуд. Эти страдания грозили со временем перерости в тяжелейший комплекс неполноценности и осознание собственной никчемности, неангажированности и полнейшей профнепригодности. Чтобы этого не случилось, понимал писатель, надо или - бросить писать навсегда и найти, наконец, нормальную работу... Или - срочно стать знаменитым и хорошо оплачиваемым автором...
          Легко сказать...
          Писатель был зол на весь мир, имел лево-радикальные политические взгляды и называл всех, чей капитал превышал двести долларов, "буржуями". Есть подозрение, что, получив признание у читающей публики и выгодные контракты с издательствами, писатель, скорее всего, тут же подобрел бы и, надо полагать, довольно легко смирился бы с социальной несправедливостью, царящей в стране. Может быть, тогда он даже говорил бы навязчивым интервьюерам, разные банальные глупости, типа: "свободный рынок - он вообще-то умный, а успех всегда приходит только к тем, кто его заслуживает", или: "каждому художнику необходимо пройти школу выживания". Сейчас же ему казалось, что в этой идиотской "школе выживания" его оставили на второй год, не потрудившись даже объяснить причин.
          Вот и вчера и сегодня он по двенадцать часов занимался тем, что копал большую яму, с утра до вечера, вместо того, чтобы заниматься главным своим делом - писать. Эта работенка, правда, подвернулась весьма кстати, так как писатель всю предыдущую неделю сидел на мели. А точнее - жил за счет своей девушки, у которой было два постоянных источника звонкой монеты: ее супер- успешные родители и популярная газета, в которой часто и регулярно публиковали ее статьи на разные модные, любимые простолюдинами темы, с таким, примерно, содержанием: "У госпожи А., супруге господина Б., вскочил на ее толстой буржуазной жопе - прыщик. Госпожа А. была в страшном отчаяньи, но потом купила себе новое платье, чем и утешилась".
          Копая эту яму, писатель негодовал и злился: "Почему я - умный, талантливый и в меру образованный человек, должен зарабатывать на жизнь тяжким, неквалифицированным трудом, в то время, как всякие там посредственности..." Ну и так далее. Нельзя сказать со стопроцентной уверенностью, что он был прав. Хотя нельзя же и утверждать, что он сильно ошибался.
          Привычные к тяжелой работе руки его крепко сжимали черенок лопаты. Каждый проезжавший мимо автомобиль провожал он взглядом, полным лютой классовой ненависти. Будь у него хоть капля экстрасенсорных способностей, эти автомобили сгорали бы от таких взглядов, как российские БМП от мин ваххабитов. Каждую проходящюю мимо бандитскую шлюху с походкой Клавы Шиффер ему хотелось тут же треснуть лопатой по заднице, чтоб научилась, дура, наконец, ходить нормально.
          Когда наниматель отсчитал причитающиеся за вырытую яму деньги, писатель решил в этот же вечер расслабиться, то есть слегка поддать. Подобные решения он принимал всякий раз, когда в его руках оказывалась достаточная для этого сумма.
          Закрыв за собой дверь, писатель, первым делом, залез в холодильник и нашел там колбасу. Откупорил очередную бутылку пива, плюхнулся на диван рядом со своей девушкой и погладил ее по бедру.
          - Отстань, - девушка откинула его руку, - и снова уставилась в телевизор, где демонстрировалось ток-шоу. Писателя раздражали все ведущие ток-шоу, а тот, который метался и пищал на экране в этот раз, раздражал сильнее прочих. У него были круглые бесстыжие глаза вечного "отличника", идиотская, ласковая улыбка и такие большие щеки, что, казалось, их видно даже со спины.
          - Неужели тебе нравится подобная дрянь? - спросил писатель, заранее зная ответ. - Ты же училась в престижном университете, четыре языка знаешь, пол-Европы объездила...
          - Нравится, - спокойно ответила девушка. - И что?
          - По-моему, этот ведущий - круглый дурак...
          - Нет, напротив, он очень мил.
          - Именно это я и хотел сказать...
          - Он... доброжелателен и корректен.
          - Не верю я что-то в такую доброжелательность... которая хорошо оплачивается...
          Девушка не удостоила писателя ответом и даже не взглянула в его сторону, а лишь чуть прибавила громкость.
          Он взял еще одну бутылку пива и ушел на кухню, прихватив с собой несколько чистых листков бумаги и авторучку. По дороге домой ему пришло в голову несколько хороших, как ему показалось, мыслей, но сейчас он, как назло, не смог припомнить ни одной. Минут пять он посидел над чистым листом бумаги, а потом стал рисовать на нем рожицы, цветочки, домики и деревья. На рисунках преобладали спиральные и угловато-ломаные линии. Он вспомнил, что где-то читал, будто спиральные, завихряющиеся линии на рисунках свидетельствуют об эгоизме рисовальщика, а ломаные, с острыми углами - о его агрессивности. Округлых фигур, говорящих о спокойствии и миролюбии, а также квадратных и прямоугольных, говорящих об аккуратности и деловитости, на его рисунках не было. Ну, ни одной!
          Работа не шла, а надо было сегодня обязательно что-нибудь да написать. Он не писал уже недели две и по опыту знал, что если долго ничего не писать, то можно потерять, как в спорте, форму и потом долго придется ее восстанавливать. Мозги зарастают жиром еще быстрее, чем мышцы.
          Писатель испытал острый приступ отвращения к себе, к своей никчемной профессии, к голосу телеведущего и даже к собственной авторучке.
          "Шут с ним, - подумал он, - один день роли не играет. Поработаю завтра утром".
          Писатель вернулся в комнату и взял с полки рукопись, чтобы выправить возможные ошибки, если таковые вдруг найдутся.
          Глаза его слипались от физической усталости и опъянения, а сочиненный им ранее текст показался ему архи-гнусным.
          - Хочешь, - обратился он к девушке, - я тебе прочту отрывок? Мне интересно услышать твое мнение... Представь, что этот текст не мой, а незнакомого тебе автора, книгу которого ты листаешь, раздумывая, купить ее или нет...
          - Нет, не хочу... - девушка еще раз прибавила громкость телевизора.
          Писателю захотелось сделать какое-нибудь резкое и страшное движение, например, запульнуть в девушку рукописью или разбить экран телевизора ботинком, но он сдержался.
          - Почему же? - спросил он тихо, медленно и зловеще, чувствую, как внутри него собирается комок злости. - Тебе не нравится как я пишу?..
          - Нравится, нравится, очень нравится... только остань... пожалуйста... - девушка еще раз прибавила громкость.
          - Ты сомневаешься в моем таланте?.. - писатель спросил это очень спокойно, растягивая слова, уже чувствую приближение скандала. В этом предчувствии было что-то будоражищее и даже извращенно-приятное.
          - Никто, поверь, не сомневается в твоем таланте... Просто я хочу посмотреть телепередачу...
          - Это тупая телепередача, с тупым телеведущим, для тупых телезрителей... Таких передач и ведущих - тысячи, а я - один. Уникальный.
          Девушка наконец-то посмотрела в его сторону, она, казалось, начинала утрачивать свое олимпийское спокойствие.
          - Ты - уникальный зануда... Зануда и пьяница... Феномен в своем роде!.. Скажи, что я сделала тебе плохого?.. За что ты меня терроризируешь?.. Тебе разве плохо со мной?.. Тебе обязательно надо все испортить?..
          - Все писатели - пьяницы и зануды... Это профессиональное... - он откупорил еще одну бутылку пива, сделал большой глоток из горлышка и закурил сигарету, зная, что его девушке не нравится, когда курят в комнате.
          - Ничего подобного... Хренов, например, и не пьяница и не зануда... Он, между прочим, даже не курит!..
          - Потому что твой Хренов - бездарь!
          Писатель разозлился еще больше, услышав имя современника-конкурента. Известно ведь давно, что все писатели за ровню себе почитают только классиков и только уже достаточно мертвых.
          - Хренов, между прочим, в свои двадцать пять уже редактор отдела культуры "Приятной газеты"!.. А ты в свои тридцать еще копаешь ямы, как какой-нибудь студент-первокурсник!
          Удар этот пришелся точно - не в бровь, а в глаз. У писателя даже дух перехватило от обиды, но внешне он постарался остаться спокойным.
          - Вот именно. Это я и имел в виду: все, кто работают в газетах - бездари... Тем более - редакторы... Тем более - в "отделах культуры"... Тем более - в "Приятной газете". Журналистика - последнее прибежище для неудавшихся лириков и романистов!
          - Ты так говоришь, потому что тебя в газету даже корректором не возьмут!
          - А я бы и не пошел...
          - Врешь! Побежал бы!
          (Писатель подумал, что правда в ее словах все же есть: конечно, не побежал бы, но и отказываться бы не стал, это точно.)
          Выдержав паузу, она зачем-то добавила:
          - Драматург начинающий!.. - сделав при этом ударение на слове "драматург", вложив в него столько презрения и сарказма, словно быть драматургом, это уж самая последняя ступень перед воротами в преисподнюю.
          - Я не драматург, я прозаик!.. - писателя почему-то задело то, что его причислили к драматургам.
          - Один хрен! Писака!
          - Не пытайся уязвить меня родом моих занятий! Любой честный труд - уважаем.
          - Не любой. А только тот, который оплачивается.
          Писатель резко встал, вытаращил глаза и нервно заговорил скороговоркой:
          - Ах, вот оно что!.. Можно подумать, что ты голодаешь! Можно подумать, что ты хоть раз в жизни чего-то недополучила, шоколадно-апельсиновая девочка!.. Ты когда-нибудь жрала одну крупу на воде и без масла в течении трех месяцев, утром, днем и вечером?! Жрала!?
          - А что, очень надо, что ли? - это она спросила уже иронично.
          Писатель откупорил следующую бутылку и присосался к ней.
          - Мне будут платить. Обязательно. И возможно, очень скоро... Я знаю, как минимум, с десяток человек, которым нравится то, что я пишу, и каждый раз, встречая меня, они спрашивают, что новенького я написал и не дам ли почитать... А если нравится одним, то, рано или поздно, понравится и другим.
          - И вот уже в течении пяти лет тебе нечего им предъявить... Твое так называемое творчество служит лишь оправданием для того, чтобы ничего не предпринимать в этой жизни!
          Писатель и его девушка уже не очень-то внимательно прислушивались к словам друг друга: стихия скандала завладела ими целиком.
          - В крайнем случае, если уж совсем припрет, я всегда смогу начать строчить криминальные романы. Ради денег... На потребу массам... У меня даже есть готовые сюжеты... У меня уже целых две тетради одних только сюжетов... Из каждого можно запросто слепить говеную байку для кретинов... Тогда этот мудозвон из телевизора возьмет у меня интервью, и ты, наверное, останешься довольна... Но сначала я хочу написать что-нибудь по-настоящему хорошее, стоящее, не дешевку... Не для критиков даже и профессоров, а для себя самого, чтобы знать, что и я могу... А изхалтуриться я всегда успею...
          - "В крайнем случае!" - передразнила его девушка. - "Если уж совсем припрет!" А тебе, что же, дорогой, кажется, что этот "крайний случай" еще не наступил? Тебя, оказывается, еще не "приперло"? А вот меня так очень даже приперло! Если ты не напишешь великого шедевра, я это, будь спокоен, как-нибудь переживу! Но валенок, который даже на билеты в кино заработать не может, мне не нужен! Дело не в деньгах. Я ни в чем не нуждаюсь. Дело в том, что мне нужен рядом мужчина, а не сопля.
          - Я мужчина... Могу показать... Если ты уже забыла... - и писатель начал было снимать брюки, но потом передумал и натянул их обратно.
          - Неудачник ты, вот ты кто... - девушка опять взяла себя в руки и успокоилась.
          - Неправда. Первый же написанный мною рассказ был опубликован, - писатель тоже сумел мгновенно успокоиться.
          - Ну и что?
          - Это то, что я - фантастически удачлив! Ты можешь назвать, к примеру, хотя бы одного писателя, чей первый рассказ был бы тут же опубликован? Не можешь. Потому что нет таких!
          - Угу, зато с тех пор тебе не удалось напечатать ни строчки!
          - Это оттого, что я пишу книгу. Большую книгу. Которую нельзя написать в один присест. Это требует времени. Книги, бывает, пишутся десятилетиями...
          - Какой кошмар! - девушка закатила глаза в притворном изумлении и испуге. - Я к тому времени стану похожа на вяленую дыню, а ты - на переваренную сосиску. Зато вдосталь, наконец, насладишься успехом, а я, как Елена Боннэр, буду купаться в лучах твоей славы...
          - При чем тут Елена Боннэр?
          - Ни при чем. Проехали.
          - К тому же, - продолжал писатель, - я отослал свое новое эссе в журнал "Киноискусство". И оно там понравилось. Его обещали напечатать...
          - Но ведь не напечатали.
          - Напечатают... В течении года...
          - Ну и что ж с того?.. Флаг тебе в руки... Подумаешь, велика важность...
          - Да ты хоть представляешь себе, невежественная, уровень этого издания! Ты хоть представляешь, какие авторы там печатаются! Ты можешь назвать в этом городе хотя бы одного автора, который сумеет написать текст такого высокого качества, чтобы его напечатали в журнале "Киноисскуство"! Без протекции, без знакомств, не имея громкого имени, просто так - взять, написать и по почте отправить! Не сможешь ты назвать таких авторов, потому что в нашем городе таких авторов - нет! Кроме меня...
          - Ну и что?..
          - А то, что первый здесь - я! Публикация в таком издании как "Киноискусство" поднимет меня, как автора, на новую ступень в писательской иерархии... Я когда при встрече об этом Хренову рассказал... как бы между прочим... ну, невзначай, как бы...так он чуть ли не позеленел от зависти... Потому что знает, падла, себе настоящую цену в базарный день, знает, что до пенсии работать ему дешевым журналистом в дешевой газете!.. И никогда он не сможет написать такой текст, который возьмут в престижном интеллектуальном издании, никогда!.. Пупок развяжется!..
          Писатель начал залпом хлестать свое пиво, издавая неприятные булькающие звуки, а девушка посмотрела на него презрительно и с сарказмом в голосе произнесла:
          - Смотри, бутылку не проглоти: у тебя страховки нет...
          Писатель сел прямо на пол и жадно затянулся сигаретой.
          - Я сейчас, допустим, ямы копаю, а Хренов - претенциозные и скучные заметки публикует. А завтра - я буду известным писателем, а Хренов - как писал свои заметки, так и будет их писать до самого конца своей никчемной жизни!.. И он это знает!
          - И ночами не спит...
          - Нет. Он, думаю, спит нормально. Он уже для самого себя придумал, наверное, оправданье. Он всегда может сказать: "Я не стал писателем, не написал своей Книги, потому что мне пришлось много и тяжело работать в газете. У меня просто не оставалось сил и времени на свое искусство. А вот будь у меня возможность - я бы такого понаписал! Такого!" Все это - херня! Чего только не придумывают люди, чтобы оправдать собственную творческую импотентность! Тот, кто способен стать настоящим Автором и написать Книгу, тот просто берет - и пишет ее. Кто может быть писателем, тот им становится. И ничто не может ему в этом деле помешать... Тем более, такая мелочь, как газетная халтура...
          - А почему ты так уверен в том, что и Хренов не сможет стать настоящим, как ты говоришь, Автором и написать свою - Книгу?..
          - Потому что я читал его тексты, дура!
          - За "дуру" ответишь... Завтра... Но в любом случае, даже если ты и талантлив, зачем орать об этом?.. Пиши себе на здоровье, кто мешает. Я тебя даже подкармливать могла бы... иногда. А то мне уже стыдно с тобой в обществе появляться... Нажрешься как свинья, и орешь, что ты гений... Кто ж такое вслух говорит?..
          - Пьяный, как ребенок: его устами глаголет истина.
          - Твоими пьяными устами глаголет дурь. Над тобой уже все смеются...
          - "Все", это кто, например?.. "Общество"... Что это за "общество" такое? Хренов и его камарилья, которая ему все потаенные места уже обслюнявила, потому что он, видите ли, - Редактор? Шишка в ямке! Клал я на это "общество"!
          - А оно - на тебя... А когда человек, между прочим, все время сам себя расхваливает, то закрадывается подозрение, что он или дурак полный или у него комплекс неполноценности в острой форме.
          - Да, я, может, оттого сам себя и хвалю, что... ты меня не хвалишь... Мне, может, нужно, чтобы... ты - называла меня гением... А я бы тогда скромно молчал... Мне необходимы, может, твои похвалы... Авторов надо хвалить, тогда они расцветают... А иначе рождается неуверенность, комплексы всякие развиваются... Тебе надо хвалить мои сочинения... даже если они тебе не очень-то нравятся...
          - С какой еще стати?
          - Это бы меня поддержало...
          - Я тебе не костыль.
          - Но я же хвалю твои статьи!.. Или может ты думаешь, что они действительно так уж хороши?.. Так знай же... я не хотел тебе этого говорить, но - ты сама напросилась... Я всегда ставлю тебе "отлично" за твои статьи, хотя тянут они не больше, чем на "тройку", в лучшем случае... Твои статьи скучные, графоманские, да к тому же еще и безграмотные... у тебя по пятнадцать ошибок на абзац!.. Твои статьи Хренов печатает только потому, что, во-первых, я их тщательно правлю, а во- вторых, потому что он к тебе неравнодушен...
          - Ах, так!
          - Да, так!
          - Ну, тогда я пошла!
          Девушка встала, накинула куртку и направилась к двери.
          - А телевизор за собой кто будет выключать?! - крикнул ей писатель.
          - Сам выключишь!
          - Подожди, дура, куда ты, на ночь глядя! Там же темно!
          - Не маленькая.
          И она вышла на улицу, хлопнув дверью.
          Писатель выглянул в окно. Его девушка шла быстрым шагом в сторону проезжей части, чтобы поймать такси. Убедившись, что она благополучно села в машину, писатель допил оставшуюся бутылку пива и пересчитал свои наличные. Негусто, но, чтобы упиться до нужного состояния, хватит. Он оделся и отправился к ночному киоску, неподалеку от дома. Возле киоска, на скамеечке, сидела девушка, которая, видимо, искала приключений и уже была здорово навеселе. На голове у девушки был сделан из волос "начес", вышедший из моды еще в то время, когда писатель учился в средней школе, а ноги ее обтягивали мерцающие в свете луны фиолетовые лосины китайского производства. Писатель подумал, что волосы, покрытые густым лаком, неприятны на ощупь - как стеклянные, и его передернуло. Та девушка, которая десять минут назад уехала от него на такси, никогда не покрывала волосы лаком и только под дулом пистолета надела бы на себя фиолетовые лосины.
          Писатель подмигнул девушке на скамейке, а она его спросила:
          - Сигаретки не будет?
          - Пожалуйста, - он подошел к ней и протянул пачку. - Что вы препочитаете: пиво, водку или шампанское?
          - Шампанское предпочитаю... А у тебя - есть, что ли?
          - Сейчас будет... - он подошел к киоску и купил бутылку дешевого шампанского.
          - Шоколадку возьми! Я с шоколадкой люблю!
          Писатель пересчитал сдачу и ему пришлось разочаровать свою новую знакомую:
          - На шоколадку я сегодня не заработал... Ну, что пойдем?
          - Куда?
          - В театр оперы и балета... Я здесь живу в паре шагов... Или ты, может, умеешь шампанское из горлышка пить?
          - Вообще-то - умею... Это не сложно... Надо только помаленьку отхлебывать... Но все равно пошли... Только, чур, без глупостей!..
          - Нет, все будет очень серьезно. Музыку поставим. Свечи зажжем.
          Они сидели в комнате у писателя и уже выпили по бокалу шампанского. Девушка оказалась болтливой и смешливой, она трещала без умолку и писатель узнал много интересных подробностей из ее жизни, которые позже могли пригодится ему в работе. Он никогда не забывал о своей гребаной профессии и всегда все мотал на ус, складывая жизненный материал в "кладовочку", как он ласково называл свою голову.
          Писатель обхватил девушку за талию и слегка прижал к себе. Девушка не сопротивлялась, и он залез ей рукой под блузку. Там было мягко, тепло и очень уютно. Девушка расстегнула его ремень и принялась за пуговицы на джинсах.
          - А ты, вообще-то, чем занимаешься, - неожиданно спросила она.
          - Ямы копаю.
          Девушка весело посмотрела на него и хихикнула:
          - Ну и как успехи?!
          - Выше среднего. Я способный.
          Девушка хихикнула еще раз, а ее пальцы наконец-то справились с пуговицами и нашли то, что искали.
          - Знаешь, что я ценю в девушках больше всего? - спросил писатель.
          - Что? - она посмотрела на него лукаво и ему показалось, что она сейчас запросто может замурлыкать.
          - Чувство моего юмора.
          Девушка хихикнула в третий раз и выудила, наконец, из его штанов то, что там нашла.
          Она нравилась писателю все больше и больше...

Александр МельникПисатель-зануда и его девушка

Александр Мельник
Писатель-зануда и его девушка