| |
Владимир Козлов
Друг
Я должен положительно влиять на этого придурка. "Классная" совсем одурела со
своим коммунизмом. Для нее главное - "сила коллектива". Даже учителя над ней
смеются, и завуч нам сама сказала по секрету, что ее последний год держат в
школе. Пришли новые времена, в стране перестройка, и таким как она пора на
пенсию.
Можно, конечно, пересесть, но она мстительная, будет потом лажать и поведение
занизит, да и сам Быра начнет лезть - что это ты не захотел со мной сидеть,
контрольную дать списать пожадился?
До сих пор у меня с ним все нормально было: он никогда не приколупывался. Мы
даже почти не разговаривал за полгода, что он у нас в классе. Он тихий такой
двоечник, хотя, на самом деле, хулиган еще тот: за район драться ездит, в
детской комнате на учете стоит.
- Ну, что,- говорит он,- меня специально к тебе посадили, чтоб ты мне помогал,
Дохлый. Так что, давай, не жмись.
Я смотрю на него: волосы жирные, немытые, перхоть блестит, лицо все в шрамах от
царапин. Отвратительный урод.
Я даю ему списать домашнюю по алгебре, а сам смотрю в учебник, типа повторяю. Он
не разбирает моего почерка и каждую минуту переспрашивает - а это что за цифра,
Дохлый? Швабра собирает тетради, он не еще не все дописал, но я перед носом у
Швабры захлопываю свою тетрадь и сдаю. Он недовольно глядит на меня и тоже сует
ей свою тетрадь.
На следующий день Швабра раздает тетради. Мне "пять", ему - "единица" и приписка
"Если уж списывать, то хотя бы полностью".
- Откуда она знает? - психует Быра.
- Ты же перед носом у нее писал.
- Она слепая, ничего не видит.
- Ну, увидела же.
- Это все ты.
Он бьет меня под партой кулаком в живот, несильно, но больно.
- Ты что?
- Ничего.
На следующем уроке, географии, никаких домашних нет. Учитель - полный дебил. Не
знаю, где его нашли, в какой психбольнице, когда Иваныч попал по пьяни под
машину, и ему оторвало ногу. Новый учитель все сидит за своим столом, смотрит в
окно и рассказывает нам, как служил в молодости в Германии и как там было
хорошо. Никто его не слушает, каждый занимается своим делом.
Мы с Бырой - на последней парте, и нам все равно ни черта не слышно из того, что
он говорит: все болтают между собой или играют на бумаге в футбол или морской
бой.
- Ты не обижайся, что я тебе ебнул на алгебре. Но ты, наверное, мне что-то не то
списать дал.
- Нет, все то.
- А почему тогда "кол"?
- Она видела, что ты списал.
- Ничего она не видела, она слепая.
- В футбол будешь? - спрашивает Быра.
- Нет, не хочу.
Мы вчера уже играли, и он все время мухлевал - неправильно отсчитывал клеточки
для себя - больше, чем надо, а когда я говорил, что неправильно, делал вид, что
не слышит. Ненавижу, когда мухлюют.
- Если будешь мне помогать, списывать давать, будешь мой друг, говорит Быра. - Ты
можешь быть нормальным пацаном, а что отличник - это все херня. Выпьем вместе, и
с блядями познакомлю. Школа - говно, и учителя - козлы. Главное - будь своим
пацаном, и все будет нормально.
Дома мама говорит:
- Ты заранее предубежденно к нему относишься. Может быть, он хороший мальчик,
хоть и хулиган. Ты ведь его не знаешь совсем. А он без отца рос, в трудной
семье. Попробуй сблизиться с ним, найти точки соприкосновения. Можешь домой его
пригласить.
С Бырой у нас одна точка соприкосновения - секс. Он знает про это гораздо больше
меня и говорит, что у него уже было.
- Много раз, с седьмого класса. А ты еще ни разу, я знаю. Но в классе почти все
пацаны еще "мальчики", кроме меня и Кузнецова. Так что, не ссы.
- Нет бабы, которая не дает, есть пацан, который не умеет попросить, - объясняет
мне Быра на уроке русского.
- А если целка?
- А что целка? Что, она всю жизнь целкой будет? Раньше, позже - неважно. Она тебе
сегодня скажет - я не буду, потому что целка, а завтра другой хорошо попросит, и
все - она больше не целка.- Быра хохочет.
- А ты когда-нибудь целку...это самое?
- Да. Один раз.
- И как?
- Обыкновенно, только море крови.
- А сколько ей лет было?
- Пятнадцать. Или четырнадцать. Не помню.
- Всего-то?
- А хули ты думал? Думаешь, у нас в классе все еще целки?
- Откуда я знаю?
- А я тебе скажу. Колдунова уже не целка и Хмельницкая.
- Откуда ты знаешь?
- Пацан один сказал. Он сам их...
- Кто?
- Не скажу.
- А ты?
- Что я?
- Ну, ты бы хотел Колдунову там или Хмельницкую?
- Ты что, дурной? В своем классе? А если привяжется потом?
Пишем контрольную по геометрии. Я уже сделал свой вариант и сейчас решаю три
задания из пяти для Быры.
- Мне "пять" не надо или "четыре". Все равно не поверит, сука. Но ты мне смотри:
чтоб три задания - правильно. Мне надо, чтоб "тройка" железно была.
На следующий день все, как надо: мне - "пять", Быре - "три".
- Молодец, Дохлый. Будешь нормальный пацан - научу тебя, как бабу "раскрутить".
Баб вокруг море. Знакомишься, хуе-мое - в кино там, мороженое, ну, само собой.
Потом проводить домой, зайти в подъезд - позажиматься, пососаться. И узнать,
когда никого нет дома. Лучше, конечно, если сама в гости позовет, чтоб не
набиваться. Ну, а потом само собой.
В классе мне никто не нравится, кроме Егоркиной. Она тоже отличница, но меня "не
переваривает". Я уже несколько раз видел, как она разговаривает с Бырой. Какие у
них могут быть общие интересы, блин? Перед историей она подходит к нашей парте:
- Ну, что, как насчет этого?
- Никак. Ничего не получится.
- Жалко.
- Ну, и что, что жалко?
- Ну, ничего. Я думала, ты поможешь.
- Ладно, иди, мне надо еще историю почитать.
Она поворачивается, и он, сунув руку ей под платье, щипает ее за жопу.
- Ай. Ты что, дурной?
Она краснеет. Ей стыдно, потому что я все видел. Я размахиваюсь и бью Быру в
нос. Он удивленно смотрит на меня. Остальные, кто видел, тоже. В класс входит
"историца". Из Быриной ноздри вытекает струйка крови. Он встает и выходит из
класса.
- Тебе пиздец, Дохлый, - шепчет Змей - "шестерка" Быры - и хихикает. - Все,
считай себя коммунистом.
Быра возвращается минут через пять. Кровь смыта, но плохо: пятно под носом
осталось. Он на меня не смотрит. Вырывает из тетрадки лист, рисует на нем могилу
с надписью "Дохлый 1971-1987" и сует мне. Неправильно. Я 72-го года, а не 71-го.
Это он 71-го, потому что сидел два года в первом классе.
Что делать? Отпроситься с урока, типа в туалет, и побежать домой? Нельзя. Все
подумают, что соссал. Да и не поможет, все равно: завтра опять идти в школу.
Вот, блядь, влип.
От страха хочется срать. Я поднимаю руку: можно выйти? "Историца" кивает. Все
смотрят на меня, кроме Быры. Он рисует в тетради каких-то автогонщиков. Он на
всех уроках рисует автогонщиков или солдат.
В туалете никого. Все унитазы уже забиты говном, и я выбираю тот, который
почище.
Потом долго мою руки холодной водой - горячей нет, - и они почти что синеют.
- Можно сесть?
"Историца" кивает. Все снова смотрят на меня.
Звенит звонок. Все встают, но "историца" остается сидеть. У нее, наверное,
следующий урок в этом классе. Значит, не сейчас. А когда? Выхожу из класса.
Подбегает Змей.
- Быра ждет тебя за школой, на заднем крыльце, где забитая дверь. Если не
придешь, будет хуже.
Он хихикает.
Кладу портфель на подоконник и спускаюсь на первый этаж. Выхожу на улицу. С
крыши капает, и светит солнце. Но холодно: еще ведь только конец февраля.
За углом, кроме Быры, стоят человек семь пацанов, Егоркина и еще две "бабы" из
нашего класса. Быра снимает пиджак и отдает Змею. Подходит ко мне. Бьет в
челюсть. В голове что-то встряхивается, и я падаю. Он ждет. Я притворяюсь, что
не могу встать. Из разбитой губы на рубашку течет кровь.
- Кровь за кровь, - говорит Быра. - Мы в расчете.
Все уходят. Я встаю. Голова сначала кружится, потом перестает. Забираю портфель,
потом одеваюсь в гардеробе и иду домой. Черт с ней, с геометрией.
Дома мама спрашивает, что случилось.
- Подрался. Из-за девушки.
- Молодец. Правильно. Девушка - один из немногих достойных поводов для драки.
На следующий день иду в школу в поганейшем настроении. Мне стыдно. Но в классе
никто не вспоминает про вчерашнее. С Бырой не сажусь, сажусь за пустую парту.
На перемене иду к "классной".
- Евгения Эдуардовна, я не хочу сидеть с Быркуновым.
- Почему?
- Ну, не хочу.
- Он что, к тебе пристает, мешает учиться?
- Ну... нет.
- А что тогда?
- Ну, не знаю... Не хочу просто.
- Володя, давай попробуем еще одну неделю. Коллектив - великая сила, и я искренне
в это верю. Уже есть положительные результаты. По последней контрольной по
геометрии ему "три", а до этого все время были "двойки".
Поворачиваюсь и ухожу. На геометрии снова сажусь один. Подходит Быра.
- Слушай, Дохлый садись к мне. Это же твое место.
- Не хочу.
- Ну, что ты как не пацан? Ты что, со своим пацаном разосраться хочешь из-за
какой-то сучки? Я, конечно, ебнул тебе, но ты же сам первый. У меня с ней свои
дела, насчет пацана одного. А ты зачем лез? Я думал, ты свой пацан, думал - ты
друг будешь, а ты...
- Ладно.
Я пересаживаюсь.
На алгебре - самостоятельная работа, и я решаю за себя и за Быру.
- Молодец, - говорит он. - Свой пацан. Найду тебе бабу, с которой легко
добазариться. Будешь уже не "мальчик", не то, что все эти дрочилы. А ты вообще
дрочить пробовал?
- Нет.
- Не верю. Все пацаны пробовали. Даже я, пока не начал с бабами.
Прихожу домой - мамы нет. Сажусь в кресло, расстегиваю брюки и дрочу,
представляя себе Егоркину.
По самостоятельной мне "четыре", Быре - "три". Я сделал у себя "одну" ошибку.
Лучше бы у него. Или нет?
Егоркина подходит к Быре и дает ему записку.
Быра читает, она ждет.
- Сегодня в семь часов, - говорит он.
Егоркина улыбается и уходит. Я ничего не спрашиваю.
На этой неделе наш класс дежурит по школе. Нас с Бырой ставят в "хорошем"
коридоре: там никаких "малых", только девятый и десятый классы. Быра все время
рисует в своей тетрадке, положив ее на подоконник. Рисовать он не умеет вообще,
и все получается уродливо и непохоже, но самому ему нравится, и я тоже говорю,
что классно получилось, если он спрашивает.
Подходят двое десятиклассников - Вова-Таракан и Гриша-Туз.
- Слушай, малый, дай двадцать копеек, - говорит мне Таракан.
- У меня нет.
- Таракан, не лезь к нему, - Быра отрывается от своей тетрадки.
- Ты что-то сказал? Повтори.
- Не лезь к нему.
- Это что, твой друг?
- А если и друг.
- Слушай, Туз, Быра давно уже нарывается. Пора ему по рылу насовать. Как ты?
- Вообще, можно. Нет, давай лучше не так сделаем. Вот, ты говоришь - это твой
друг. Если ты ему ебнешь, мы тебя прощаем. А если нет, то мы тебя вдвоем
отработаем. Ну, как?
Быра тупо смотрит на меня.
Таракан хватает меня за пиджак.
- Я этого держу, чтоб не съебался.
- Ну, что? - спрашивает Туз у Быры.
Быра идет ко мне. Я жду, что он ударит меня как будто сильно, а на самом деле
тихонько, а я притворюсь, типа сильно. Я так делал классе в пятом, когда у нас
учился Гриб - его потом в спецшколу забрали. Он был самый сильный и мог к любым
двоим пацанам подойти и сказать "Вот ты ебни его, а то я тебя". Все боялись
Гриба, и некоторые били по-настоящему, а я нет, чтобы потом, когда случится
наоборот, тот, другой, тоже не ударил бы со всей силы.
Быра бьет по-настоящему и прямо в "солнышко". Таракан отпускает мой воротник.
Они уходят. Быра сует свою тетрадку в сумку и тоже уходит. Я сижу на корточках,
потом приседаю несколько раз, как меня учили, и иду в класс. Сажусь один.
На следующий день - первой марта. Все серо. Тает. Утром кладу в сумку небольшой
кухонный нож. Первый урок - история. До звонка минут пять. Подхожу к Быре. Он на
меня не смотрит. Достаю нож и всаживаю ему бок. Он с трудом прокалывает ткань
пиджака. Быра вскрикивает. Все поворачиваются и смотрят на нас.
|
|
|
|
