| |
Дмитрий Жуковский
Под звездами
* * *
Улугбек смотрел на звезды. Перед закатом с гор вниз по долине прокатился ливень. Сбил
пыль, повисшую над сухими степями Косогорья за последние три жарких дня. Воздух стал чист.
Стемнело. Утонула за краем плато яркая вечерняя звезда Зухра1.
Семь звезд Повозки2 теперь и не найдешь в сверкающей серебряной
пыли ночного неба. Луна еще не скоро выйдет на Соломенную дорогу3.
Далеко внизу шумит Эчкичат, нежно прижимаясь плечом к подножию Скалы. Долина
Эчкичата прямая - от вечно белой Менге-Тау на севере до широкой плодородной долины
Байтал-Су на юге. Даже твердь Скалы не смогла уклонить в сторону стремительные воды.
Текучая податливость реки оказывается сильнее угрюмой твердости камня - роняя в воду целые
пласты, Скала отступает, отдаляется от назойливого соседа.
Улугбек медленно прошел по долине пристальным, сторожевым взглядом. Неспешный
караван купцов из далеких степей Среднеречья уже стал на ночлег выше по реке, в балке, в
больших гротах. А ниже по реке, на прииске, сменили караул.
Улугбек нашел на небе тесную кучку звезд Решета4, пересчитал - все десять. Он всегда
улыбался этой десятке, как лучшим друзьям. Обычно люди видят в Решете шесть звезд, редко -
семь. Улугбеку не было еще и пяти лет, когда он похвалился отцу, что видит "две руки" звезд.
Отец хотел его наказать, чтоб не хвастал попусту. Тогда Улугбек нарисовал на песке. Из всех
братьев у Улугбека глаз был самым острым. Молодым отец видел не хуже, но годы отняли свое.
Улугбеку нравилась его служба: вот уже много лет их клан несет дозор на Скале над плато,
где идет караванная дорога через горы к морю, над долиной, где рабы самого хана моют золото
для ханской казны. Улугбек любил своего отца. Все братья Улугбека любили отца, но для
Улугбека отец был в жизни всем: самый младший из братьев, матери Улугбек не помнил, когда
она умерла, ему не было и трех лет.
Отец и Скала - у него в жизни ничего больше и не было.
Первый раз на Скалу Улугбек поднялся в четыре года, на плечах отца. А в восемь лет уже
легко забирался сам, приносил отцу, который тогда еще иногда ходил в дозор сам, или брату,
душистые лепешки, что пекла тетя.
Отец учил Улугбека - учил видеть, запоминать ориентиры, читать по облакам погоду,
учил узнавать звезды, учил подавать сигналы - дымом костра, барабаном из толстого гулкого
ствола, драгоценным бронзовым зеркалом, которое принадлежало ханской казне. Все братья
учились этому, но только Улугбек, единственный из братьев, кто принял это все и полюбил
душой.
Улугбек всегда стремился превзойти отца - быстрее разжечь сигнальный костер, раньше
заметить одинокого ханского гонца на пыльной дороге на плато. Но не мог. Когда отец
предупредил селение в долине Байтал-Су об отряде Маюк-бея, и получил именной кинжал из рук
самого хана, Улугбек плакал - теперь ему никогда не стать лучше отца.
Но все же один раз ему удалось удивить отца. Правда, отец его тогда выпорол. Отец порол
его всего два раза в жизни, и оба раза здесь, на скале. Первый раз - в семь лет, когда Улугбек
помочился на угол сторожевой башни, отец был взбешен - для него вершина Скалы была местом
святым. А второй раз...
На вершину Скалы вело три тропы - одна с запада, опасная, но короткая, и две - по более
пологой северной стороне. Улугбек нашел еще один ход - с юга, со стороны реки, над самыми
крутыми, отвесными стенами. Ход шел по узкому уступу в ладонь шириной, косо пересекая
половину ширины Скалы, и выводил к ложбине, по которой выбраться наверх не составляло
труда. Улугбек до сих пор не забыл выражения лица отца, когда Улугбек неожиданно появился на
Скале у самой башни. На лице отца удивление сменилось радостью и гордостью, а после - гневом.
Ох, как он всыпал Улугбеку! И неожиданно обнял. А на следующий день чуть не выпорол снова,
после того, как сам прошел тем ходом. Тогда отец еще мог подниматься по скалам, ногу он
сломал позже, в дождь, на западной тропе.
Пока Улугбек размышлял, утро зацвело желтым цветком, сжигая в своих лучах последние
тусклые зернышки звезд. Еще целый день он может провести здесь - Руслан, двоюродный брат,
сменит его только к вечеру. Может забредет в гости пастух Хасан. Тропы на вершину Скалы из
чужих не знал никто. А с Хасаном они с детства играли вместе. И вместе сбивали в кровь ноги,
взбираясь по узким щелям на западной тропе.
А может и не зайдет. Только вчера был, просил посмотреть, опять две овцы от стада
отбились.
Их клан был уважаем в долине, хотя и совсем не богат. Старшему брату Исмаилу
пришлось наняться на службу в ханскую стражу. А второй брат, Карим, ходит за горы с
караванами. Но он, Улугбек, ничуть не завидует им. Он все еще продолжал удивляться, как
можно было променять все это: необъятный простор от зубчатой стены гор на юге до размытой
синей дымкой степи на севере, долину Эчкичата в зыбких клочьях утреннего тумана, сухую
безводную плешь плоскогорья над дальним краем долины и зеленую балку у самого подножия
Скалы, где в верховье, у родника с игристой водой нартов5, стоит их дом - как все это можно было
променять на суету, склоки и интриги ханского двора или на неумолимую протяжность дальней
дороги? У хана в страже много воинов, и из знатных семей есть - кто Исмаил среди них? А уж
таких как Карим, бродяг-наемников, и вовсе не счесть. И могил их вдоль троп караванных
немало: разбойники нападут, купцов пожалеют, только обберут до нитки, а охрану непременно
всю вырежут. А дозоров по древней караванной тропе по эту сторону гор - меньше, чем пальцев
на двух руках. И всех дозорных люди по именам знают.
Солнце - за полдень. Смена скоро...
Звезда в руке
Если набрать горсть серого песка на берегу Эчкичата, то увидишь мелкие блестки. Недра
Косогорья прячут золото. Бурный Эчкичат размывает хрупкую желтую породу. И манит искателей
сокровищ блеском золотой пыли. Но только в одной узкой балке, в получасе ходьбы ниже Скалы,
удается намывать драгоценный песок.
Ходили легенды об огромных, в кулак, самородках. Улугбек только усмехался. Судьба
шутит. Кто-то ищет годами, и не находит. Улугбек любил смотреть на бегущую воду. На том
берегу реки, шумно плеснув, обрушился пласт, подмытый вздувшейся после ливней рекой.
Посреди сырого оползня заблестело. И переправиться было непросто, и взобраться по
оплывающему склону. Но стоило. Улугбек держал в руке приятно тяжелый комочек удачи. Он
сможет сделать отцу хороший подарок.
Каравана ждал не долго. На четвертый день от находки увидел, как вползает на плато
неспешная вереница. К вечеру в гротах на ночевку станут. Может и Карим с ними?
Карим обрадовался, увидев брата. Представил его спутникам. Кивали уважительно, даже
пожилые, много старше Улугбека, караванщики - как-никак дозорный, большой человек. Улугбек
почти столковался с толстым купцом в рыжей, крашеной хной, бороде. И оборвал торг на
полуслове. Перекрыв гомон лагеря, из дальнего угла грота, скрытого в сизом дыму костра, взлетел
сильный тягучий женский голос, незнакомая песня тревожила:
Небо - в звездах, рек серебро
Да костров горячая медь
Наш дух - воздух!
Нам ли с тобой не петь!6
Только пробившись почти к самому огню, Улугбеку удалось разглядеть девушку. Гибкая,
невысокого роста, едва по плечо Улугбеку, тяжелые прямые волосы стекают до самой поясницы.
Узкое, твердо очерченное, почти некрасивое лицо.
- Это Зухра, пришлая, третий раз с нами к морю идет, - Карим подошел. - Что, нравится
девка? Хороша, но дорогая!
Слушатели подвинулись, уступая Улугбеку место у костра. И он просидел до последних
чахлых углей, до серого пепла. Вот и Зухра поднялась, разминая затекшие ноги, вот-вот и она
уйдет. А там, в темноте, чей-то силуэт. Ее ждет? Секунда, две, девушка делает шаг прочь,
оборачивается к Улугбеку, кивает ему, или ему показалось? Он устремляется к ней, ловит ее за
руку. Девушка сердито смотрит на него.
- Спасибо, ты так хорошо пела.
И Улугбек положил в узкую ладонь тяжелый округлый камешек, который согревал в руке
весь вечер.
- Что это?
- Тебе, подарок.
- Нет, я не могу, ты знаешь, сколько это стоит?
- Возьми, прошу тебя.
- Спасибо, раз так. Куплю в Куафе настоящий пурпурный платок, как у ханской дочери.
Подожди меня, я скоро, - и убежала во тьму, где каменной глыбой ожидания замерла мрачная
фигура.
Слов Улугбек не слышал - громкий торопливый шепот, короткий спор, из темноты
шикнули, спать мешают, все стихло.
Она вела Улугбека за руку, он тихо улыбался, он знал эти места лучше ее.
Улугбек лежал на спине, над головой его мерцали звезды, он не видел их, поток густых
волос затопил его...
Они лежали рядом, касаясь бедром, Улугбек лицом к звездам, Зухра - к земле. Улугбек
провел рукой по колючей плотной накидке, которую принесла с собой Зухра. "Сколько мужчин
видела эта накидка? Старая, видно давно с хозяйкой путешествует". Зухра будто услышала его
мысли:
- Не смей меня осуждать. Ты меня не знаешь. На этой накидке никогда не было мужчины,
который бы мне нравился.
- А этот, который тебя ждал?
- Сын богатого купца из Куафы. Когда-то хотел купить меня. Потом, когда понял,
отправился с нами. Мой верный страж. Теперь возвращается домой.
- И что же будет дальше? - спросил Улугбек. Он был великодушен. Он готов был простить
ей все.
- Возможно, я отвечу ему. Недели пути сильно изменили его, пообтерли. Я ценю в
мужчине настойчивость. А скорее - не отвечу. Он влюблен в меня. А меня нельзя любить, я не
могу никому принадлежать надолго.
- Мне кажется, я тоже...
- Не говори этих слов! Это еще не любовь, ты будешь потом, вдали от меня, сожалеть о
своих словах.
- А это тоже не любовь? - смех, шорох...
- Ох, какой ты нетерпеливый...
Она сидела, обняв колени.
- Ты носишь имя звезды. Ты сама, как звезда. Как ты попала сюда?
- Мне было одиннадцать, на селение напали бандиты Маюк-бея, мать угнали, меня не
тронули - маленькая была, не по годам, а то и меня не пожалели бы. Отец был на ярмарке.
Возвратился - развалины. Ушел в горы, найти бандитов и отомстить. Не вернулся. А я с тех пор и
скитаюсь. Зябко. Согрей меня...
Его голова лежала у нее на коленях.
- Мне нравится дорога, нравится путешествовать, видеть новые места. Ты так прекрасно
говорил о своей долине, о Косогорье. Спасибо тебе, твоими глазами я увидела эти места по-
новому. Но ведь Эчкичат - это не весь мир.
Представь себе - воскресный базар в Хурзуме: сотни людей, из самых разных сторон -
черноволосые и черноглазые горцы, гордые и молчаливые, их языка никто не знает, они никогда
не торгуются, привозят белую тончайшую шерсть, покупают оружие - самое лучшее, самое
дорогое; щуплые юркие купцы с восточных земель, раскосые глаза, вежливые улыбочки, хитрые,
обманут, а ты им еще и благодарен будешь за удачную покупку; воины с севера - в тяжелых
кожаных доспехах, рослые, сильные, веселые, шатаются по базару всегда большой ватагой;
бродячие музыканты, бродячие монахи - черные дервиши; шум, веселье, крики, драки; буйные
пирушки вечером - кто удачно торговал - угощает, кто прогорел - напивается на последние.
А знаешь, как красива долина Байтал-Су весной, вся в садах, в розовом снегу цветущих
персиков!
Горы. Ты смотришь на них каждый день. Ты не любишь и боишься их, не спорь, я
чувствую. С гор приходят ливни и грозы. Горы наполняют чистые воды Эчкичата грязной мутью
селей, возмущенная река вскипает в гневе и выходит из берегов.
А я люблю горы. Во снах я часто вижу себя у подножия сверкающих снегов Менге-Тау.
Искристая белизна под ногами, глубокая синева в небе и молчаливая громада горы.
Который раз иду с караваном к морю и восхищаюсь. Вообрази - зеленая долина, сосны и
папоротники, уже, чем долина Эчкичат, и тоже длинные стены скал - но не желтые, солнечные, а
мрачно-серые, в пятнах лишайника, высокие, где-то там, далеко вверху, подпирающие небо
острыми иглами пиков. Караван идет по лесу. Поворот тропы, лес позади, и совсем близко долина
внезапно оканчивается, упираясь в высокую выпуклую стену скал. По верху стены - бирюзово-
синий излом ледника, из огромной черной дыры вырывается поток, дробится, растекаясь сотней
потоков, все тоньше ниточки ручьев, все шире разбегаются в стороны. И кажется, что дальше пути
и нет. Но караван перебирается через реку, неожиданно узкую, и медленно карабкается вверх по
склону меж скользких рододендронов. Подъем крут, тропа вьется пологими петлями, ледник
виден далеко внизу, а мы все еще ползем вверх. Уже нет никакой зелени - только камни, крупные
глыбы и мелкая сыпь. Там как-то не верится, что где-то есть сады и поля, что где-то земля такая
плоская, что глаза с тоской ищут вокруг хоть небольшой бугорок.
А море? Когда я впервые увидела этот многоцветно-синий простор, неуловимо
сливающийся с небом, я не могла понять, что это. А поняв, долго не могла поверить. Когда
пришли в Куафу, первые дни на базаре и не была - на берегу, в порту, чуть не ушла со
светлолицыми купцами на корабле за три моря в далекий Айгюптос ...
- Ой, уже утро, Зухра, мне надо на Скалу, Руслана сменять.
- Что ж, беги, раз так торопишься.
Они сидели на самом краю длинного узкого отрога плато, разделявшего долины двух
ручьев. Склон у их ног, резко закругляясь, спадал крутым обрывом скал. Легко поднявшись,
раскинув руки, Улугбек побежал прямо вниз по быстро набирающему крутизну склону, услышал
тревожный вскрик Зухры. Он хорошо знал эти места - невидимое сверху, у края скал росло тонкое,
но крепкое деревце. А вниз от него можно было спуститься по узкой извилистой щели. В обход
обрыва путь был много длиннее.
Звезда упавшая
Какая-то неясная тревога скребла душу. Улугбек не находил себе места. Часы дозора
тянулись мучительно долго. Он ходил кругами по избитой ветрами вершине Скалы. Он только
сейчас заметил, какая она маленькая - ровно семьдесят четыре шага, если идти по самому краю.
Он шел и шел, глядя в землю, иногда скользя взглядом вдоль стен вниз. По сторонам он не
смотрел - что пользы? Что пользы от этого дозора? Что пользы от его службы? Что он может здесь
важного увидеть? Его острый глаз заметит гонца на плато не дальше чем в получасе пути. А в
дождь или туман? А ночью? Бандиты нападают ночью. Они не поедут мимо Скалы солнечным
днем.
На Скалу он поднимался с непонятным чувством отторжения. Скала стала чужой ему. Он
не понимал себя, и это причиняло ему боль. Несколько дней назад, впервые за последние шесть
лет, он снова поднялся по южному ходу, по обрыву. Ход стал опаснее. Откол обрушился, и
приходилось пересекать скалу по узенькой, местами теряющейся полочке, прилипая грудью к
камню там, где не за что было придержаться руками. А ведущий к вершине желоб оказался забит
живыми камнями. Но страха Улугбек не испытывал вовсе, даже приятного возбуждения,
охватывавшего его на краю опасности, в тот раз не было - какое-то тупое безразличие. Руслан
только покачал головой, увидев, с какой стороны он поднялся.
- Брат, что с тобой? Может тебе плохо? Иди домой, я подежурю за тебя.
Тепло дома не грело. Сказавшись, что идет на охоту, Улугбек пошел вверх по Эчкичату,
далеко, двое суток без сна и отдыха, все дальше и дальше, последние редкие рощицы давно
остались позади, верхушка Скалы еле видна над краем плато. Долина мельче, скалы ниже, склоны
сухи и безжизненны. Зеленого в природе вокруг не стало совсем, желтого - мало, грязно-серое и
красноватое, мрачные уродливые останцы какого-то необычного камня, на вид гладкого и
скользкого, черного с рыжими потеками и прожилками. А снежный конус Менге-Тау все так же
недостижимо далеко. Вот кажется, за этим пологим гребнем и будет подножие горы, но там снова
волнистое мертвое плоскогорье. На третий день Улугбек повернул назад. Ночью его догнал
дождь. И укрыться было негде.
Все три дня на Скале он думал, куда он может уйти. Короткие часы снов были тревожны.
Напросился с тетей Фатимой на базар в Хурзум. Отец не стал его отговаривать. А тетя
только обрадовалась - лишние мужские руки и кинжал в дороге не помешают.
Хурзум оглушил и ошеломил его. Он и не представлял себе, что так много людей могут
сразу находиться в одном месте. Он сразу же растерялся. Его толкали. На него кричали. Его
обокрали.
- Ох, что мне за наказание! - развела руками тетя. Она нашла в казармах Исмаила и
поручила ему все еще не понимающего, что вокруг происходит, брата. Ханским стражникам
третьего дня выдали полгода задержанное жалование, и Улугбек попал в разгар пирушки. С
непривычки от дешевой бражки ему было очень плохо.
Ему было стыдно возвращаться домой, смотреть отцу и брату в глаза.
Тревога ушла. Осталась пустота. Он ходил в дозор, помогал отцу. Пожалуй, все стало как
раньше. Но почему-то Улугбек при любой возможности стремился остаться один. Даже пастух
Хасан раздражал своей легкомысленной веселостью.
Дни, недели, Улугбек не замечал времени. Луна росла и уменьшалась, сменялись дозоры
на прииске, уходили в Хурзум отряды с добычей, уходили к горам караваны. Ничего не
происходило. Жизнь была все так же лишена цели, служба - все так же лишена смысла.
Сердце забилось тревожно - что-то там, в верховьях Эчкичата, какое-то дальнее движение.
Отряд? Нет, всего лишь караван со стороны гор. Но почему же внутри, как туго натянутый лук?
Это невозможно, говорил он себе, невозможно видеть так далеко. И все же он ясно
различал посреди черной гусеницы каравана яркое красное пятнышко. Караван неспешно
втягивался в балку, к гротам, на ночлег. Улугбек вздрогнул. Немыслимо! Он простоял вот так
неподвижно несколько часов. Глаза слезились и болели. И все же он увидел на отроге над гротами
- мечущееся под резкими порывами ветра пурпурное полотнище. Он никогда не спускался со
Скалы так быстро, падая, скользя по замшелым камням, мимо тропы, вниз и вниз.
У реки он успокоился, хотя натянутая струна в душе колко звенела, не торопясь дошел до
брода.
- Милый, милый! Я глупая, я так ждала тебя, со мной так еще никогда не было!
Он увлек ее в лес, подальше от реки ...
Они вымокли, переправляясь, Зухра со смехом разделась, разбрасывая одежду по ветвям
кустов, Улугбек, медленно собрал все, уворачиваясь от сухих шишек, которыми Зухра его
забрасывала, прячась за деревьями.
- Что это за домик?
- Наша сторожка, здесь запасы держим, близко от скалы - когда в дозоре несколько дней
стоишь - продуктов много наверх не натаскаешь, сюда можно быстро спуститься.
- Разве вам можно отлучаться?
- Нет, нельзя. А я сейчас в дозоре.
- Милый, не уходи. Я прошу тебя, не уходи. Завтра караван тронется очень рано, до первой
звезды. Мы не сможем больше увидеться.
- Оставайся здесь.
- Нет, любимый. Я не смогу долго быть верной тебе. Я не смогу долго жить в хижине под
скалой. Нет. У нас с тобой - только этот день и эта ночь...
Касым по прозвищу Хромой Пес когда-то ходил в отряде самого Маюк-бея. Когда ханская
дружина заманила Маюка в засаду у Каменного Моста, ему одному удалось спастись. Тогда он
ушел через горы, в Куафу, стал пиратом, попал в плен на галеру, бежал, отрубив себе руку. И вот
вернулся многие годы спустя. Он был не молод, смерть близко, еще один последний налет,
захватить побольше золота, и на покой. С Касымом было еще двое бандитов, роду-племени их он
не знал, отребья всякого полно по дорогам. Только клички - Змей и Черный. И еще проводник
Хасан, вот уж шакал - когда схватили, дорогу к прииску пытать собрались - сам предложил
провести, думает - добычей поделятся. Теперь еще потащил зачем-то на эту гору, дозор там,
говорит, заметит - сигнал на прииск даст, а там отряд большой.
- Где дозор-то?
- Вон там, на скале. Я дорогу наверх знаю, проведу.
- Нам туда не к чему лезть. Сам полезешь и дозорного убьешь.
- Но как же?
- Золотишка хочешь? Мы тебе еще не верим, что-то ты быстро согласился. Может, в засаду
нас ведешь. И помни, если обманешь - со скалы живым не слезешь.
Привязали коней под скалой, оставили Змея стеречь. Поднимались быстро и бесшумно,
Хасан тропу знал. У крутых скал остановились. Хасан дальше полез один.
- Хромой, а если он нас продаст?
- Нет, я таких шакалов знаю.
Сверху посыпались камешки.
- Касым, все в порядке.
- Ты его убил?
- Нет, его там нету.
- Сбежал предупредить?
- Нет, весь день не было.
Касым кивнул Черному. Целиться вверх было трудно, и камень из пращи ударил в скалу
рядом с Хасаном. Тот метнулся в сторону, потерял опору, и стремительно полетел вниз.
Улугбек проснулся внезапно. Грубое ложе рядом с ним было пусто. Зухра, уходя, не стала
будить его. Ушла совсем недавно. Может, он еще успеет догнать ее у брода.
Ему казалось, что он видит неспешный полет стрелы, слышит шелест перьев. На самом
деле все закончилось в доли секунды и видение пришло к нему за гранью жизни...
|
|
| |
[1] Вечерняя звезда Зухра - Венера
[2] Повозка - Большая Медведица
[3] Соломенная дорога - Млечный путь
[4] Решето - Плеяды. Все названия использовались народами Средней Азии
[5] Наразан - от "нарт су" - вода нартов
[6] К. Кинчев
|
|
|
|
