Борис Бурин
Два очень коротких рассказа об очень короткой любви

Телеграфист

          Ванюша сидел на телеграфном столбе и марал кровью батист.
          Спутанные медные провода порезанной линии электропередач кучерявились внизу, будто нечесаные патлы какой-то великанши-неряхи.
          "Я просто парикмахер... - успокаивал совесть Ванюша. Успокаивал совесть, тщательно вытирал пораненный палец. - Нежто я ворую? Вот та падла, что шпынь на полпути вколотила, вот он вор. А я ординарный... - ну надо ж так напороться..."
          Незнакомка шла по пахучему сенокосу - широкобедрая, босая, в венке голубых васильков.
          Ты веришь в любовь с первого взгляда?! Веришь иль нет?

          Ванюша смотрел на Незнакомку, не верил; но жгучий мороз любви уже узорил стекленеющий рассудок регулярными зигзагами слов: "Она прекрасна, прекрасна, прелесть". Он смотрел на нее, как смотрят в пропасть с обрыва, смотрел, позабыв главное правило верхолаза: не смотреть вниз. От ароматов июльской ночи голова и без того шла кругом. Ванюша вдруг вдохнул резко и глубоко, качнулся, как пьяный,- схватился рукой за провод.
          "Так и двести двадцать... - содрогнулся Ванюша, - недолго. Хорошо, что не фаза".
          Прекрасная Незнакомка тем временем поравнялась с его столбом. Еще два-три шага...
          Ванюша быстро запихал в карман обагренный платок - bloody handkerchief! - оттолкнулся когтями от стоероса, прыгнул. Прыжок был неуклюж, траектория плохо рассчитана. Прекрасная Незнакомка, непойманная, недосягаемая, скакнула в сторону. Будто газель, - мелькнуло в Ванюшиной голове, - будто козка. Только васильковый венок стал добычей телефониста-ястреба. Незнакомка, прекрасная и растрепанная, вскрикнула гневно: "Кзёл. Ты шо, кзёл, да? Всю-бль, прческу, спо-анил, сктина", - и прочь.
          Ванюша полулежал на земле, прислонившись к телеграфному столбу головой, сдвинув на лоб картуз - вздыхал, улыбался. Поднес к носу закрученные в косицу трофейные васильки. Они пахли пылью.

Дон Жуан

          Севилья спала.
          Норовистый жеребец по имени Коньо вел себя беспокойно: то норовил встать на дыбы, то спотыкался без всякой причины. Зная характер своего старого друга, Жуан не сомневался, что вот-вот на мощеной севильской улочке появится небольшой желтый пруд. Поотставший было Хуанито уже нагнал его на своем взмыленном муле и теперь без труда держался в трех шагах сзади, соблюдая приличествующую дистанцию.
          Жуан спешился. Слуга собрался последовать его примеру, но Жуан сделал ему знак рукой и Хуанито остался в седле. Мул фыркнул.
          Севилья уже не спала. Севилья тревожно дремала, ждала чего-то, ворочалась в тесных альковах и неприбранных будуарах.
          - Возьми Коньо и поезжай к собору святого Иоанна, - шепнул Жуан слуге, передавая поводья, - жди меня там.

          - Хоакин! - позвал Жуан вполголоса. И мгновенье спустя чуть громче: - Хоакин!
          Это была элементарная хитрость. Конечно, Жуан знать не знал тут никаких Хоакинов и вообще впервые был в этом зачуханном захолустье. Он всегда сперва делал вид, будто ищет Хоакина, чтобы ненароком привлечь внимание, а потом уже начинал по-настоящему соблазнять.
          Скрипнула одна форточка, другая.
          - Хоакин! - уже по-настоящему, зычно позвал Жуан, стараясь, чтобы его голос звучал как можно более мужественно. Соблазн поплыл в горячем медовом воздухе, через зашторенные бентаны устремился тоненькой струйкой в альковы и будуары.
          Севилья нехотя просыпалась. В форточках замелькали чепчики. Кто кряхтя, кто позевывая, вынужденные подчиниться древнейшему инстинкту, севильские мухерес и мучачас доставали из-под кроватей заранее приготовленные веревочные лестницы и швыряли их искусителю-кабальеро. Лестницы летели вкривь и вкось, как попало, опутывая узенькую севильскую улочку бесполезной нелипкой паутиною. В таких сетях не то что Жуан, но и некрасивый деревенщина Хуанито при всем желании не смог бы запутаться!
          И только одна мучача, дочь старого алькальдо Хуареса прекрасная донья Кончита швырнула свою лестницу не нехотя и не позевывая. Она швырнула свою лестницу задорно, прицельно, размашисто - так, что нижняя веревочка, служащая нижней ступенькой, точно лассо, обвилась вокруг шпоры Жуана. Жуан вздрогнул. Дрожь его рыбьей поклевкой побежала вверх по веревке, вверх к Кончитиным пальчикам, затем по Кончитиной ручке и плечику - и в конце концов затрепетала в самом сердце Кончиты. Следом поднялся он сам.
          Послышался звон шпаг, отчаянные крики дуэньи, тщетные увещеванья бедняги алькальдо. Потом все стихло.

          Когда стало светать, Жуан, чтобы не будить сварливую дуэнью и опозоренного папашу алькальдо, тем же способом спустился обратно. Приплясывая от счастья, он заспешил к собору св. Иоанна, где ждал его терпеливый слуга и взнузданный Коньо. Через каждые десять-двадцать шагов Жуан вспархивал в простеньких антраша. "Я так хоте-е-е-ел, но не суме-е-е-е-ел. Я так хоте-е-ел, но не суме-е-е-е-е-ел", - с сильным андалусийским акцентом басил он.