|
Александр Титов Реставратор
Лабиринтному человеку нужен только сам лабиринт, но не выход из лабиринта и даже не
Ариадна.
Наши рассуждения есть вид любовной игры. Книги, которые мы применяем в игре, плохо
для этого подходят. И дело здесь не в нашем одиночестве, а в нашей неразборчивости.
В бесконечном населенном мире есть лес без лишних вещей и забот. Кто не знает о границе
леса, живет в нем спокойно, но не вечно. Тот, кто идет, живет всегда, но лес бесконечен, и до
границы можно никогда не дойти. Кто дойдет, увидит небо и новую землю, покрытую
бесконечными степными травами.
В бесконечном мире, разделенном на обитаемые дворы переулками, ручьями, мостами,
аллеями прирученных деревьев и каменными оградами полей, лабиринт одинаковых улиц и дней
жизни никогда не кончается, и ни в одной деревне нет последнего дома. И там нет места
пришельцам.
Среди бесконечной степи под вечно синим небом есть искусники пересекать границы
времени. У костров они рассказывают нам легенды о бесконечной беззаботной жизни на границе
леса и степи, травы и неба.
Никто еще не открыл для всех тайные миры Земли. В одном из таких миров пропала
последняя экспедиция Фосетта. Размер искривленных областей пространства можно рассчитать
по массе, обьему и средней плотности Земли. Получается достоверно вычисляемый излишек
массы, в котором помещаются сотни километров территории. К сожалению, геометрия такова, что
входить в эти "пузыри" почти замкнутого пространства сложнее, чем оттуда выходить. Но эти
миры не следует открывать - это вовсе не общины всемогущих мудрецов, а захолустные норы, в
которых много лет собиралась всякая темная сила и где нет ничего хорошего (хотя там есть
оригинальная техника, вроде пресловутых летающих тарелок). Все выходы оттуда следует найти
и охранять.
Говорят, что все было не так. Не нашлось ни светящихся башен, ни древних городов, а
только болота, собирающие каучук европейские уголовники и местные пьяницы, голод и
насекомые. От болезней умерли все, и сын Фосетта тоже, а сам инициатор экспедиции выжил, но
наконец понял бессмысленность своей южноамериканской мечты. В Англию к семье вернуться он
не смог и кончил жизненный путь оборванцем на обочине шоссе в восточной Бразилии.
Сначала холодный осенний ветер сдувает с поверхности асфальта миражи. Потом дожди
смывают мусор: бумаги и обьедки передвижной еды. Потом убираем сам асфальт -
превращенные в черную массу остатки подземных существ, потом уложенные рабами щебень и
песок основания. Теперь расчистка дороги закончена, и среди готовой к зиме травы обочин
остаются крепкие камни Рима.
В покрытой сорняками степи есть временный город, в котором месяцами продолжается
осень. Тон архитектуры этого города в сочетании никому здесь не понятного провинциального
модерна, вечернего света, странных кривых деревьев, заполняющих ветвями близкое небо, и
засыпанных желтыми листьями тротуаров. Здесь нет никакой связи времен и даже непрерывности
пространства, обжитого до последнего сантиметра каждого из почти бесконечных разгороженных
заборами садов, но каждый раз обжитого заново и отдельно новыми людьми, не принимающими
официальной родословной страны. Мне нравится этот мой город, оставивший след в русской
культуре, но ничего от нее в себе не имеющий, и даже эндемичный язык разговоров. И кроме стен
своего дома, я не хочу видеть ничего прочного на этой земле.
Сорняки все равно победят ненужное людям обилие государственных растений. Этих
растений слишком много, а потому они обладают особыми физическими свойствами. Большие
количества однородных предметов (например, стеблей или листьев) управляют структурой мира
как места для вещей. "Узор" вещей в особом смысле симметричен, и при появлении новых многих
мир, стремясь сохранить симметрию, изменяется тем сильнее, чем их больше. Каждый из трех
миров, устроенных с помощью лабиринтов камышей и лежащих на воде осенних листьев,
надежнее, чем сомнительная временная среда существования с помощью колосьев египетской
травы.
Еще о законах симметрии мира: они имеют обратную силу во времени, потому что
события тоже подчиняются симметрии, которую можно назвать гармонией. Прошлое изменяется
тенью сегодняшней листвы на асфальте; и будущее возникает из-за событий как настоящего, так и
еще более отдаленного будущего. Вернее, события и вещи существуют одинаково, образуя тот
самый узор, о котором мы говорили. А еще вернее, что время, которого ты хочешь заполучить
побольше для жизни, существует только для тебя и именно постольку, поскольку ты недоволен
жизнью и ощущаешь ее как что-то внешнее и неподходящее.
Ты недоволен своей жизнью и хочешь вместо нее какой-то другой жизни, лучше. Другая
жизнь расположена вне сравнения с этой твоей жизнью и вне времени.
Есть абсолютно реальный город на далеких холодных вершинах. Он состоит из ветхих
пыльных домов, и скал посередине, переходящих в гигантский черно-бело-красный дворец,
похожий на крепость или на стены брежневских девятиэтажек в глубоком синем небе. Весь город
пропитан запахом ячьего масла, как и каждая из пяти тысяч темных комнат дворца, и все статуи в
комнатах лоснятся от масла, и все сосуды, в которых хранятся тела умерших властителей.
Солдаты с красными звездами на фуражках редко выходят из дворца в город, на его
единственную, идущую вокруг скалы дворца улицу, по которой разрешено двигаться только в
одну сторону. Зато улица полна местным народом: шум, толкотня, торговля и скрип
молитвенных вертушек. Эти люди, которые слышат от попов хвалу посмертному блаженству, не
знают никакой игры перевоплощений в поколениях тяжелого труда на горных пастбищах и в
трущобах столицы. Может быть, кто-то из них хочет добавить в жизнь свободы, и он не желает
смерти.
Жизнь на солнечной стороне дает нам редкую роскошь совершенствования изысканных
бессмысленных формулировок. Под спокойным названием "Страна бессониц" я пишу книгу о
двойной судьбе человека в недавних событиях, полных суеты и отчаяния. Я хочу, чтобы вы
увидели Архитектуру Империи и длинную пустую улицу, вдоль которой ветер несет дым каких-то
костров и редких разрывов снарядов. Влажный аромат реки и парков пересиливает запах
порохового дыма и горелого мяса. Это - май смерти и глупых надежд. Неимоверно длинный
фасад построенного лучшим архитектором здания весь разбит осколками, но это здание еще
несколько часов будет сохранять вид неразрушаемого величия. Внутри здания лабиринт
канцелярий, коридоров и огромный парадный зал с отбитой штукатуркой, в котором сейчас
готовятся к бегству: одни с трудом влезают в люки танков, другие из-за своей меньшей
значительности жмутся в простенках между колоннами под сенью засыпанных пылью черно-бело-
красных знамен, ожидая момента выезда, чтобы идти сразу за танками под прикрытием их брони.
Наконец слышатся рычание моторов и удары падающих перекрытий, и на улицу через пролом
стены и тучу известковой пыли вываливается первый танк, за ним выбегают люди в черных
пальто, потом остальные машины, они поворачивают и полным ходом едут на север, в сторону
захваченного еще вчера здания парламента. Несчастные пешеходы остаются лежать вдоль
засыпанного стеклами и кирпичами тротуара. Здание, только что очистившееся от человечьей
начинки, остается до времени стоять для удивления и праздного любопытства победителей -
участников непонятной для них и теперь уже совершенно забытой смешной трагедии, главный
актер которой недавно тоже умер в недоступном дачном поселке, бормоча непонятные слова на
неизвестном языке, казавшемся ему немецким - на земле, где благо войны до сих пор освящает
очередную цель.
Город пребывает в состоянии мирного истребления старых домов, чердачное пространство
которых не уничтожается в облаках поднятой экскаваторами пыли, а остается в передвижном небе
пустым вместилищем вещей прошлого, поднимавшихся, как легкая пена, из комнат спокойного
быта каждого времени.
Теперь я живу на берегу, а не в Китайской Стене. Попробую рассказать смысл парка
Орловых. Господский дом, где жили, кутили, занимались хозяйством и охотой, построен в низине
у самой реки. Его сдержанное, почти без декора, петровское барокко не акцентирует прочность и
капитальность здания, благодаря качеству и толщине стен хорошо защищенного от сырости. Парк
разделен на изолированные части, и никакая из них не стремится выйти из конечных границ, как
в Версале. Дом у текучей воды не только осуществляет функцию жилья, но повторяет на языке
архитектуры древние слова обо всем уходящем, что всегда связывали с образом реки. Вокруг дома
небольшой партер, выше которого начинается просторный английский парк с группами
лиственниц с одной стороны и мавзолеем Орловых с другой. Архитектура усыпальницы не
отделяет мир смерти от мира жизни: можно спуститься в круговое подземелье, почти в самые
могилы. Между высокими лиственницами и мавзолеем оставлены газоны, открывающие вид на
усадьбу внизу и доминирующий летний храм вверху. Пропорции летнего храма подчеркивают его
высоту; недавно еще можно было осмотреть детали часового механизма на верхних ярусах
колокольни. Внизу, у воды, место обыденного пребывания, выше - область жизни,
приближенной к смерти, воинской доблести и славы, еще выше - область неба, времен и бога.
Парк разделяет, но и соединяет области пребывания и дарения жизни; мужественного отдания и
горестной утраты жизни с мыслью о простом быте; вечной жизни и торжествующего над миром
смирения. Пейзажная часть парка на другом берегу реки символизирует саму себя, то есть тот лес,
у которого отвоевано наше малое пространство украшений, игрушек и сказок. У меня такого
парка нет, и я не хотел бы - он слишком официален.
Я - реставратор вещей времени. Культура радует меня, когда она - уже упоминавшаяся
любовная игра, и удивляет, когда она переходит в шелест бумажек. Никак не могу понять, что
такое украдки, которыми они вытирали слезы. Это то же самое, что "горькая украдка"? Что такое
"бнива жизни"? И - "живое чудо могил"?
Реставрация времени означает возвращение населенного неизвестными птицами
бесконечного неба над близкими крышами; рассказ о бесконечной живой сияющей степи за
бетонными сараями окраин; нанесение на недолговечную бумагу слов о бесконечности
неизвестной и вовсе не круглой Земли; превращение дорог в куски асфальта среди ежегодной
травы, поднявшейся в рост всадников, снова живущих в стране степных курганов без всякого
известия и напоминания о затерянных в траве развалинах городов, где под изменяющимся
солнцем остаются блестеть осколки фарфора, бутылок и банок - самое прочное, что есть на вашей
земле.
|
|
|
|