| |
Эдуард Хвиловский
Бессребреное желание
Я сижу в своей комнате у стола, служашего мне одновременно письменным и
обеденным. Я купил его, когда вернулся домой после срочной службы в армии. Тогда,
по возвращении, мне каждая вещь в квартире виделась удивительной. Это восприятие
я сохранил в себе по сегодня. Я провожу за этим столом долгие ночные часы, когда в
квартире и во дворе совсем тихо и слышно как из крана капает вода, а на первом этаже
ворочается во сне сосед. Очень тепло. Тишина какая-то ароматная, пряная. Издалека
доносится тихий, очень ослабленный расстоянием звук радио. Он ничуть не мешает.
Наоборот, даже незатейливо усиливает многомерность пространства, трудно уловимую
днем. Да вы и сами, наверняка, это испытывали. Особенно, если бывали у нас летом и
помните, что значит поздний июльский вечер в Одессе, когда не шелохнется ни один
листик на наших акациях. Их запах, перемешиваясь с запахами увядающей сирени,
доставляет радость тем, кто не спит. Он повсюду. И, конечно, у нас во дворе. Огромная
акация, посаженная еще отцом Жени Шпака, растет возле небольшого забора в самом
углу. Это очень старая акация. Ее любят все. В других дворах тоже есть акации. Но
такая – только у нас. От нее берет начало поскрипывающая деревянная галерея, которая
опоясывает изнутри второй этаж всего дома. Так раньше строили. Галерея объединяла
всех жильцов. И поскольку домой было не попасть без того, чтобы не подняться по
одной из двух ее лестниц, начинающихся у первого этажа, то легко понять, почему все
мы связаны между собой. И не только благодаря ей. Когда вы, нащупывая в кармане
ключ, шли по чуть поскрипывающим доскам к своей двери, то при всем желании не
могли не сказать несколько слов тете Тоне, которая всегда что-то стирала в большом
эмалированном тазу, поставленном на бездействовавшую стиральную машину, или
дяде Мише и Янику, которые играли в домино. Вы смело могли остановиться и
говорить с любым из них и полчаса, и час. Темы для разговоров никто не придумывал.
Они жили внутри нас. Кроме того, можно было всегда подсесть к их столику, не
дожидаясь окончания партии. И не беда, если вы не умеете играть. Вас научат. Ну, а
если вы не хотите играть из принципа – дело другое. Никто не будет в обиде. Если же
вам милее шахматы, то можно в любое время постучать в окно Абе Арчиловичу из
семнадцатой квартиры, и он, не задавая вопросов, выйдет на веранду с шахматной
доской в руках. Два плетеных кресла и стол всегда стоят у его окна. Он давно на
пенсии. Шахматы – его страсть. Его жена Соня говорит, что у него первый разряд. А
она всегда знает что говорит. Понятно, что выиграть у этого человека невозможно. Но
разве вы для этого стучали в его окно? Смешно, если так. Ведь главное в том, что во
время партии вы продолжаете прерванный позавчера разговор. Не имеет значения, чья
жена его прервала – его или ваша. Если вы забыли, на каком слове это произошло, –
тоже не беда. Дядя Абраша вам все напомнит и сделает это очень точно. У него первый
разряд не только по шахматам, но и по искусству ведения беседы. Скорее всего, речь
шла о том показавшемся веселым всему двору событии, когда младшая дочь пожилого
Мулярчика Леля, которой весной стукнуло целых восемнадцать, официально объявила,
что выходит замуж. Старика хватил легкий удар. Леля вместе с мамой и старшей
сестрой, которая уже замужем, отпоили его крепким чаем, и он медленно
пришел в себя. Их их окон еще две недели доносились громкие голоса, и было не до
конца понятно, чья сторона возьмет. Потом голоса утихли. Все почему-то поняли, что
победила Леля. Свадьба была назначена на первое октября. Мулярчик говорил, что в
приличных семьях испокон веков свадьбы устраивали только по окончании сбора
урожая. Никто не знал, какой урожай он имел в виду в сложившейся ситуации.
Начались приготовления. Покупалось то, что положено покупать в таких случаях для
свадьбы на сто двадцать человек, включая невиданной красоты белое платье для
невесты, привезенное по случаю из самого города Неаполя. Двор готовился к
предстоящему событию, как к своим именинам. Даже дородная, рыжая Мила Шустер,
которая жила в полуподвальной комнате с четырьмя детьми и племянником, не считая
мужа, на всякий случай вымыла до непередаваемой прозрачности свои оконные стекла.
Так продолжалось до самой субботы двадцать пятого сентября, когда Леля, наша
дворовая Артемида, снова официально заявила, что ее прежнее решение выйти замуж
за "этого афериста" было ошибочным, и, как выяснилось, "настоящая любовь" уже
прошла... Могли бы вы посмотреть на Мулярчика, когда он это услышал! Он сразу
забыл, сколько ему лет, сбежал по лестнице во двор и начал плясать фрейлэхс! Ему не
нужно было никакой музыки – он сам был в тот момент музыкой! Его пенсне сорвалось
с насиженного места и упало наземь, не разбившись. Из окон выглянули даже те, кто
был занят чисткой рыбы. Его можно было понять и нельзя было остановить. Но что
началось потом, когда стало ясно, что нужно будет распродавать все, что уже было
закуплено... Это отдельный разговор, и, видимо, прерван он был именно в этом месте.
А вот Миша Лисовецкий, сын дяди Коли.
Если в вашем телевизоре изображение перевернулось вверх ногами или, не дай
бог, задымил радиоприемник, необязательно вызывать мастера из телеателье.
Достаточно, проходя вечером мимо стоящего у своих дверей Николая Семеновича,
спросить дома ли, как он выражался, его обуза. Вам ответит через открытое окно сам
Миша, корый знал раньше вас, что именно не работает и уже был готов приступить к
ремонту вашего "Электрона". Можете поверить, что лучше, чем он, это не сделает
никто. Однажды о нем даже писала местная газета. И если вам случайно придет в
голову мысль дать ему за работу трешку или пятерку, не вздумаете после нанесенной
таким способом обиды снова пройти мимо его окна. Но иначе вы просто не попадете к
себе домой! Это, конечно, не главная причина, по которой вы не дадите ему деньги.
Простую же радиоточку может починить и его девятилетняя сестра Моря. Она
ходит в третий класс, играет с куклами и прыгает во дворе через скакалку, сплетенную
из разноцветных радиомонтажных проводов. Она не такая дура, чтобы прыгать через
скакалку, купленную за восемьдесят копеек в первом попавшемся магазине!
Вот что значит галерея, которая проходит внутри двора по всему второму этажу!
Она же – веранда. Она же – продолжение квартиры, где можно, не спеша, поговорить о
том, что волнует. В новых домах такого нет. Да и никто из нас не согласился бы в них
жить.
Я сижу за своим столом, пишу и разглядываю бронзовую настольную лампу с
зеленым абажуром, доставшуюся мне в наследство от соседки – старой, доброй
тетушки Евдокии, чья дверь была напротив моей. Сейчас в ее комнате поселились
другие люди. Она прожила восемьдесят четыре года, не зная как выглядят врачи, и
только иногда, в конце жизни, прикладывала к ноющей пояснице холщовый мешок с
разогретым в казанке песком. Это успокаивало боль. Встречаясь со мной, она иногда
приговаривала: "Молодой – умрет, а старый – должен". Глубину этих простых слов я
понял уже после ее смерти. А тогда...
Часы показывают половину второго ночи. Тихо. Душно. Сладко пахнет акация.
Я выхожу на веранду. У своей двери справа от меня сидит в шезлонге собственного
изготовления Яков Иосифович. Дядя Яша. Это – старейшина нашего двора. Его
уважают здесь все. Даже те, кто недолюбливают. Здесь родился не только он, но и его
отец, и дед. Поэтому он знает в этом доме все и обо всем. Никто не знает точно сколько
ему лет. Но он на годы не жалуется и знает все обо всех с самого их рождения. И не
только это. Он знает какой была планировка наших квартир до Февральской
революции, что происходило в доме напротив во время Русско-Японской войны, как
открыть без ключа любой замок, как выдать дочь замуж, чтобы были довольны и зять,
и теща, что нужно делать, если летом вода не поступает на третий этаж, если врач
определил у вашей племянницы неправильное возлежание плода или если у вас лично,
не дай бог, водобоязнь. Он знает сколько будет стоить мебель, которую только еще
планируют купить Милочка и Шурик из пятой квартиры, сколько лет живут страусы,
кто изобрел шариковую ручку, как сделать электродуховку, накачать без насоса
велосипедные шины, каков курс таиландского бата по отношению к никарагуанской
кордобе, кто был любимым поэтом авиатора Уточкина и множество других важных
вещей. Он сидит здесь давно и, завидев меня, как бы невзначай, ритуально начинает
первым:
- Ах, чтоб эти чехи были-таки здоровы! И чтоб у них никогда руки не болели!
Мне эта тема знакома досконально – ведь я тоже родился в этом дворе. Но по
сложившейся традиции необходимо делать вид, что слышишь ее впервые. И поэтому я,
как бы с удивлением, спрашиваю:
- Что вы имеете ввиду, дядя Яша?
Он, видя мою заинтересованность, продолжает:
- Ты спрашиваешь, что я имею ввиду. Хорошо, я объясню тебе, что я имею ввиду.
Моя Ася купила мне позавчера пару чешских туфель. Черные. Без шнурков. Ты бы мог
посмотреть как они сделаны! Они сделаны руками! На них же приятно смотреть! Я уже
не говорю про носить. Понимаешь? Снизу кожа и сверху кожа. Мягкая, как шевро,
которого теперь нет. А скажите мне, что теперь есть? Они легкие, как шлепанцы. Даже
легче. Я их не чувствую при ходьбе. Что может быть важнее для пожилого человека? А
такая маленькая страна...
Все это говорится, конечно, не для того, чтобы я восхищался чехами. Просто я
должен еще раз понять, что наряду с людьми, которые носят далеко не идеальную
обувь, в нашем дворе есть человек, могущий позволить себе носить то, о чем я только
что услышал. Я искренне рад за дядю Яшу и возможность его жены доставлять ему
радость. Но поскольку вслух говорится о трудолюбивом чешском народе, я реагирую
именно на это! Мне хорошо известно, что ситуация через месяц-другой повторится.
Только речь будет идти о плаще, изготовленном в Финляндии. И мне будет приятно так
же тепло отнестись к трудолюбию немногочисленного финского народа.
Яков Иосифович неторопливо продолжает:
- Говорят, мы тоже так можем, если захотим. Может быть... может быть...
Может быть я мало пожил и не все еще видел. Конечно, люди с золотыми руками есть
повсюду. Я вспоминаю моего деда. Простой человек, он сам вытачивал в своей
мастерской увеличительные стекла и потом собрал из них телескоп. Никто из соседей
поначалу не верил, что он может приближать удаленные предметы. Но дед никого не
убеждал на словах – он просто давал посмотреть в окуляр на Луну. От желающих не
было отбоя. Твой дед тоже смотрел. Потом он сделал действующую модель паровоза.
Паровик пыхтел, как городской голова, и ехал! Ах, что у меня осталось?.. Одни
воспоминания... Но должен тебе сказать, что это тоже прекрасно! Меня не мучают
страсти, и я очень отчетливо все вижу. Когда я был моложе, чем ты сейчас, этого не
было. Было другое. Я все время несся вперед. Тогда я не знал, что в конце концов мой
конь занесет меня на эту веранду. Но и с нее мне кое-что видно. Как говорил,
показывая пальцем в землю, твой дед: "Хорошо, что мы пока еще здесь, а не там!" Он
тоже никогда не сидел, сложа руки. Революция и две войны – это немало. Я понимаю,
что вы сейчас энергичнее и видите больше, чем мы. Так и должно быть. Хотя,
"больше" не значит "дальше". Не говоря уже о "глубже"! Я тебе так скажу: человек
должен быть счастлив тогда, когда он на своем месте, то есть не занимает чужое. Это
очень важно в жизни. Так говорил моему деду его дед. Так, по-моему, думал старик
Гедали у Бабеля. Так говорю тебе я. А все остальное само приложится. Нужно любить
свою работу и делать ее на совесть. Прописные истины. Но мне кажется, что многие их
забыли. Может быть, потому, что они – прописные. Вообще, труднее всего разглядеть
то, что валяется под ногами. А под ногами валяется очень много. Может быть, ты об
этом читал и сам это знаешь. Но, может быть, мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь
написал о том, что я сейчас говорю... А почему бы нет? Почему бы не сделать так, как
хочет Яков Иосифович? А хочет он не так уж много. Он видел своими глазами Царя
Николая Второго и космонавта номер один, не говоря уже о прочем. Он еще может
рассказать много чего поучительного молодому человеку, который живет с ним по
соседству, пытается осмыслить жизнь и даже кое-что пишет по вечерам. Я знаю для
чего ты просиживаешь все вечера за столом, но я не говорю об этом вслух. Яков
Иосифович хочет, чтобы тот факт, что он здесь был и кое-что видел, не ушел
вместе с ним в могилу, а замер где-нибудь в строке... Старые люди говорят, что раньше
все было лучше. Просто то, что лучше сейчас, мы не всегда хотим замечать. Вообще
же, за последние пару тысяч лет в человеке мало что изменилось. Или я не прав? Тогда
спросите у того, кто старше меня. Он вам расскажет то же самое. Когда ты читаешь
книги, разве ты не стараешься найти в недоступном тебе времени то, что не можешь
увидеть сегодня? Можешь не отвечать. Стараешься. И то там было лучше, и это
интереснее. Но всегда нужно уметь спросить себя: "Для кого?" и уметь найти ответ на
этот непростой вопрос. Я даю тебе его: для того, кто умел это видеть!
Понимаешь? Умел видеть! Если ты еще не совсем понимаешь о чем я говорю, я
постараюсь разъяснить это тебе. Вот Женя Шпак. Мужлан. Биндюжник. Хотя у него и
"Жигули" вместо подводы с конями. Но он добрый человек и работает для своей семьи
по двадцать часов в сутки. Это знают все. Но разве к тебе пришла хоть когда-нибудь
мысль, что непосредственно в твоем дворе ты наблюдаешь здравствующего сегодня
Менделя Крика? А Исааку Эммануиловичу пришло! И не просто пришло! Он сумел
сделать так, что мы этого Менделя до сих пор разглядываем!
Посмотри на Володю Херсонского. Он с детства умел проходить через игольное
ушко. Он умудрился, не закончив обычную среднюю школу, закончить юрфак
университета и стать уважаемым начальником. С тех пор за неполные десять лет он
успел три раза жениться, разбить жене челюсть, купить "Волгу", построить
трехэтажную дачу и воспитать двух головорезов. Ты видишь в нем Беню Крика?! А я
вижу! И советую тебе тоже видеть.
А Славик Восьмак – разве это не тот же Колька Паковский? А старик Гилько?
Вот он сидит во дворе и играет в домино. А знаешь ли ты, что именно он был
командиром того самого отряда Красной Гвардии, который и уничтожил все банды
одесских налетчиков? Легендарный дед! Он никогда ничего не рассказывает. Но я здесь
не для того, чтобы кто-то мог скрыть от меня свое прошлое!
А Самуил Тартаковский!.. Это же копия Загурского! Когда его хоронили,
вокруг его могилы стали полукругом двенадцать скрипачей в черных смокингах, – все
его ученики, заслуженные артисты, – и играли "Мелодию" Дворжака. Разве это можно
описать словами?..
Посмотри внимательно вокруг. Этому дому сто пятьдесят лет. Но и тогда, когда
его только построили, летом здесь было так же тепло, и в воздухе стоял точто такой же
аромат. Те люди так же радовались и так же грустили... Все было таким же...
Вдумайся... Мы – это те же они. Нужно только уметь это видеть. Мы и есть
персонажи своих книг. Когда я так думаю, мне кажется, что я возношусь над самим
собой. И я хочу, чтобы ты тоже испытал это. А для начала сумей увидеть персонаж в
Диме Литваке. Вот его дверь. Он ушел на фронт добровольцем в первый день войны.
Он вернулся героем и отдал все, что имел одинокой Любе Бельской, муж которой
погиб. Вот он! Перед тобой!
А чего стоит тетя Катя! Ее со всем основанием боялись даже верзилы на
Ближних Мельницах! Она ловко управлялась не только с тестом на хлебокомбинате до
войны, но и с пулеметом во время войны. Любка Козак сгодилась бы ей только в дочки.
Боже мой, сколько видели эти камни!.. Это же непросто рассказать... А Исаака
Эммануиловича уже нет... И так хочется, чтобы ничего не пропало. Не может быть,
чтобы всй уходило бесследно. Должен же кто-то и о нас поведать нашим правнукам.
Поэтому я тебе столько наговорил. Мне кожется, это бессребреное желание. Я хочу,
чтобы всем было хорошо. И еще я хочу, чтобы ты понял все, что я тебе сказал.
Я слушал Якова Иосифовича. И мне отчетливо показалось, что я понял его.
|
|
|
|
