Алла Алексеева
Шлюз

Начало Окончание

         Бессмысленность, в которую постепенно сворачивал наш разговор, стала меня утомлять, и я уже пожалел о своей маленькой мистификации. Еще меня угнетала темнота, в которой и я, и Гена потеряли свою вещественность. И эта акустическая особенность помещения, в котором мы оказались, это звенящее зависание звуков! Было в этом что-то зловещее. В общем, мне захотелось предложить Генке выйти нам с ним на свет, и захотелось сказать, что я пошутил. Но только я открыл рот, и, кажется, с моих губ даже сорвался неопределенный звук, как Гена совершенно неожиданно произнес:
         - Я не знаю, был ты здесь или нет. Думаю, что нет. Но все-таки ты ничего не знаешь, или знаешь, но не все. А то бы ты давно уже сказал мне об этом, спросил бы, не выдержал. Извини, Жук, но сейчас ты врешь бездарно, - я сглотнул слюну, - давай поднимемся наверх, и я тебе все скажу.
         Я зачем-то сказал "давай". Он вышел на просвет. Но оттого, что он опять встал спиной к двери, я не видел его лица. Мне очень захотелось увидеть его, понять что-то через его лицо. Я пытался найти спички, никак не мог понять, куда они делись. Рылся в карманах, но ни в одном спичек не было, нащупал только зажигалку. Но уже стало светло. В руке у Гены горела спичка. Я посмотрел ему в лицо. Гена как Гена, только, быть может, чуть более сосредоточенный, чем обычно. Он посмотрел в мою сторону.
         - О, вот она!
         Спичка погасла, стало опять темно.
         - Что она? - я зачем-то спросил, хотя понял, что он имеет в виду лестницу.
         Он снова чиркнул спичкой, и я увидел, что он уже стоит на первой ступеньке.
         - Нам надо туда, - он указал горящей спичкой в руке на дверь вверху.
         Спичка опять погасла. Я щелкнул зажигалкой, она зажглась. Так как Гена стоял уже на лестнице, а я был позади него, я предложил зажигалку ему. Он ее взял, на мгновение нас опять съела темнота, но снова щелкнула зажигалка. Я внимательней разглядел лестницу. Она была метра два высотой и довольно крутая. Сделана она была то ли из кирпича, то ли из камня единым монолитом, то есть подлестничного пространства не было. Перил тоже никаких не было. Лесенка довольно узкая, ребра ступеней сколоты.
         Мы поднялись, и Гена пытался открыть дверь. Ручки у двери не было, и он надавил на нее рукой, но она не поддалась, тогда он ударил по ней кулаком, она все равно осталась на месте. Гена навалился на дверь плечом, дверь как будто немного поддалась, но так и не открылась. Я захотел как-то поучаствовать в процессе, но из-за узости лестницы, я просто не мог этого сделать без того, чтобы не свалиться вниз.
         - Дай-ка я.
         Я мягко, но решительно заставил Гену отодвинуться к стене, и со всей силой вдарил по двери ногой, еще раз, и еще раз, - от последнего удара дверь так резко открылась, что мне показалось, будто она слетела с петель. Я покачнулся, и если бы Генка не схватил меня за рукав, я бы наверняка упал.
         Когда мы вошли в комнату и я увидел в слабом освещении ее интерьер, не знаю как Гена, но я очень удивился. Это оказалась совершенно обыкновенная жилая комната - стол, диван, стулья, комод, полка с книгами. Единственное, что делало эту комнату странной, кроме того, что она оказалась на заброшенном шлюзе, так это окно, большое круглое, как в подводной лодке, окно, в котором отражались я и Гена с зажигалкой в руке. На столе возле кровати стоял массивный металлический подсвечник с толстой оплавленной свечой. Гена зажег ее, свеча сначала чуть затеплилась, а потом разгорелась, и в комнате стало довольно светло. Гена открыл верхний ящик комода, достал оттуда такую же толстую свечу, зажег ее от первой и протянул мне, я взял ее в руки, а он тут же отвернулся от меня, и продолжил осмотр комода.
         Я стоял со свечой в руке и в легком оцепенении с какой-то затаенностью наблюдал за ним. Он же, в свою очередь, ничему не удивлялся, а вел себя совершенно уверенно, и более того, как-то целенаправленно. Один за другим он выдвигал ящики комода и проверял их содержимое, искал что-то. А я пока осматривал комнату. Я стоял спиной к двери, через которую мы проникли сюда. Справа было окно, в углу, возле входа, притулился маленький столик. Слева открывшаяся вовнутрь дверь почти дотрагивалась до дивана, стоящего у стены, на диване валялось какое-то тряпье. Комната была совсем небольшая, и диван с открытой дверью как раз помещались в ее длину. Возле дивана, у стены, напротив которой я стоял, находился комод, над ним, на стене висела обложка пластинки с фотографией битлов. На стене, над диваном, висело что-то вроде гобелена, или просто какая-то материя, прикрывающая стену. Я закрыл дверь - в открывшемся для глаз углу лежали книги, сложенные несколькими стопками, в шероховатую грязно-белую стену возле двери были вбиты два гвоздя, на одном висела болоньевая синяя куртка. Наверно, оттого, что я слишком неделикатно открыл дверь, она теперь не держалась в положении закрытой, и снова медленно открылась, опять загородив собой угол с книгами.
         - Да ты свечу на стол поставь, - Гена обернулся и показывал мне рукой на стол, в его движениях и в глазах была какая-то нетерпеливость, - вот же, там еще один подсвечник.
         Я посмотрел, да, действительно, - помимо кое-какой посуды, молотка, картонной коробки, тряпки, и еще какой-то мелочи на столе стоял подсвечник такой же, как и на комоде. Я вставил в него свечу и обернулся к Гене. Гена уже снова сидел на корточках ко мне спиной и выкладывал из нижнего ящика комода всякие вещи. Возле него на полу валялись вырезки из газет, какие-то бумаги, несколько тетрадей, журналы, фонарик... Я словно очнулся от оцепенения, и единственное, чего мне теперь хотелось, - это понять, что же происходит.
         - Ну теперь-то, может, ты мне объяснишь, что это за комната и почему мы здесь? - я подошел ближе к Гене.
         Он, не поворачивая головы и продолжая рыться в ящике, ответил мне.
         - Да, конечно... мне только надо найти одну вещь... сейчас найду и...
         - А почему ты так уверен, что найдешь?
         - Потому что я знаю... обязательно найду.
         - Что ты знаешь?
         Он грубо закинул все, что валялось на столе, обратно в ящик, закрыл его и встал.
         - Помоги отодвинуть комод.
         Нездоровая одержимость Гены несколько смутила меня, но его энтузиазм и уверенность в своих действиях заставили меня поверить в то, что он делал, и в какой-то мере довериться ему. Я понял, что до тех пор, пока он не найдет то, что ищет, или не убедится в том, что этого здесь нет, не имеет смысла чего-то от него добиваться. Поэтому я решил, что самым разумным будет с моей стороны помочь ему. Комод оказался действительно довольно тяжелым, но нам двоим не составило труда отодвинуть его. Гена посмотрел за комод, но, по-видимому, ничего там не обнаружил. Тогда он стал перебирать тряпье, лежавшее на диване, но и там ничего не нашел. Потом он пошел к столу, посмотрел, взял свечу, нагнулся, сел на корточки, посмотрел под столом. Прямо так, на корточках метнулся к дивану, поставил свечу на пол и, передвигая ее по полу, стал смотреть под диваном.
         - Может быть, здесь? - я показал ему на книги в углу.
         Он посмотрел и там, но ничего не нашел.
         - Что ты ищешь?
         - Что я ищу? - Гена сел на диван, - картинку одну.
         - Карту сокровищ, что ли? - я, действительно, начинал себя чувствовать героем приключенческой повести. Гена усмехнулся.
         - Вообще портрет. Твой портрет, - он посмотрел на меня с выражением лица "что, не ожидал?".
         - Что за бред. Как это мой портрет?
         - Помнишь Лену? Она в третьем подъезде жила, а в десятом классе полгода в нашей школе училась?
         Я вспомнил - да, действительно, как-то появилась в нашем классе светленькая, тихая такая девочка Лена, появилась и исчезла. Мне, кстати, казалось, что я ее вроде видел несколько раз мельком на улице. Но она-то тут причем?
         - Ну, кажется, припоминаю. Светленькая такая.
         - Да, светленькая. И это все, что ты о ней помнишь? - он сказал это как будто с укором.
         - Да я же ее совсем не знал. Так вроде нормальная, симпатичная девчонка, ничем особо не выделялась. Она какая-то замкнутая была, неразговорчивая, немного странная. А почему ты меня спрашиваешь? Ты же, по-моему, тоже не особо-то ее знал?
         - Да, тогда да. Но, я тебе никогда не рассказывал об этом, она мне очень нравилась, даже больше. Я пытался к ней как-то подойти, узнать о ней, но у меня тогда это не очень-то получалось, да и она, как ты сказал, неразговорчивая была. Я только знал, что она одна с матерью живет, в нашем дворе, между прочим. Занимается музыкой, на скрипке играет. А потом она пропала, они переехали. Я ее встретил прошлой зимой у одного знакомого, ты его не знаешь... На скрипке она играть перестала... В общем, мы стали встречаться... Для меня это было не так, знаешь, а... - он стал пощипывать подбородок, Гена всегда так делает, когда волнуется.
         - Ну я понял. Ты ее любил. Или любишь, - не знаю, зачем я это сказал, но, кажется, это оказалось правильным.
         - Но я чувствовал, что она не со мной... Это я был с ней... - он рассказывал и старался на меня не смотреть, я чувствовал, что ему тяжело, что ему приходится, зачем-то приходится выкладывать передо мной то, о чем он не хотел бы со мной говорить, а, возможно, и ни с кем. - Я ей даже предложил пожениться, представляешь?
         - Почему бы и нет? - брякнул я, чтобы подбодрить Гену, но, правда, вышло у меня слишком весело, было видно, что его передернуло.
         - Да потому что это было глупо. Я же знал, что она со мной не из-за меня... Мне казалось, я чем-то ей нравлюсь... Мы много говорили... с ней очень интересно разговаривать... Но я рассказал ей почти всю свою жизнь, а она... нет, она, конечно не то чтобы скрывала от меня что-то... понимаешь, я был открыт перед ней, весь открыт, - тут я, конечно, не смог про себя не отметить, что Гена по природе своей никогда не мог быть по-настоящему открытым, даже в детстве, даже со мной, - а Лена... только приоткрыта... Зачем я удерживал ее? Дурак.
         Он уставился в пол, на какое-то время замолчал, и продолжил.
         - Она очень хорошо рисует, она, оказывается, училась, с детства училась рисовать... Она мне показывала некоторые свои рисунки... карандашом... все карандашом. Не могу сказать, что я их понял... Знаешь, довольно реалистично, четко, подробно, выписано, что ли, но как будто она рисовала не сон даже, а полусон, такой душный полусон в жару, когда засыпаешь и чуть- чуть задыхаешься, у меня тогда бывают такие мутные, липкие, тревожные образы. В общем, трудно пересказать словами... бесполезно. Мы с ней как-то говорили об этом, но она мне так толком ничего не смогла объяснить, почему так... не хотела, - он стал рассматривать свои руки, и повторил раза два тихо и отрывисто: "... не хотела... не хотела", - потом резко встал с дивана, - оказывается, она в тебя влюблена была, и поэтому со мной стала встречаться. Я для нее был частью тебя, она так и сказала. А потом они с матерью уехали в Австрию на два года... она замуж вышла... то есть мать ее. Ну вот... Она мне рассказала, как она написала твой портрет... она говорит, что когда приехала туда, и пыталась что-нибудь рисовать, все равно выходил ты... представляешь, все, она мне показала эти рисунки, я везде видел тебя... кот с твоим лицом, ее отчим и ее мать - тоже ты, плачущая девочка на корточках в углу - ты... Она как будто впитала тебя... как она сказала, ты стал для нее формочкой, в которую, что бы она ни положила, все равно выходишь ты... Даже в натюрморте был ты... Тогда она решила нарисовать тебя, именно тебя. И почему-то это оказалось для нее трудным... Она говорит, что у нее вышел странный портрет. Когда она мельком глядела на него, то не узнавала тебя, но если долго всматривалась, то понимала, что по-другому нарисовать не могла, хотя внешнее сходство с тобой было сильнее скорее в портрете консьержки и сеттера отчима, чем в твоем портрете. Потом она приехала в Москву... одна... поступила, стала учиться... и пошла к какой-то своей знакомой со всеми рисунками, та обещала ее с каким-то полезным дядькой познакомить, а там оказалась, как я понял, обычная богемная пьянка. Но ей там почему-то понравился один чудной то ли бомж, то ли поэт... Ей всегда нравятся сомнительные люди... Она говорит, что они пили вдвоем всю ночь в кладовой, и он рассказал ей душещипательную историю любви его молодости, как он встречался со своей любимой на шлюзе, и как даже была там настоящая, скрытая от всех комната с диваном и комодом. И чего-то еще ей много и много рассказывал... она говорит, что полночи проплакала... Наверное, выпила много. А утром она, пьяная, стала показывать ему свои рисунки, и ему почему-то ужасно твой портрет понравился, вот именно он. Он стал просить ее отдать рисунок ему, а Лена сказала, что вот его-то она отдавать не хочет, что это ее. Так он ее чуть ли не умолять стал, чтоб отдала, сказал, что он летом как раз на том самом шлюзе и живет, и туда портрет забрать хочет. И если она вдруг поймет, что он ей нужен... он, в смысле портрет... то она может всегда прийти туда и забрать его... только зимой он там не живет - холодно.
         Я смотрел на Гену, я слушал его, и с большим опозданием успевал приводить к единому знаменателю сказанное им, его, себя, смутный образ девочки Лены, комнату с круглым окном. Мне не так трудно было поверить во все рассказанное, как уместить все это, вдруг свалившееся на меня, в голове, уместить и более-менее разложить по полочкам. Гена теперь молчал и выжидательно смотрел на меня, выжидательно, но не требовательно, он выглядел выпотрошенным, видимо у него не осталось больше сил на какое бы то ни было подталкивание событий, теперь была очередь за мной, а ему оставалось только ждать. Я стал медленно ходить по комнате, скорее даже топтаться, и не спеша начал выстраивать для себя картину маленького, не моего, но ставшего вдруг и моим, мира. Но мне что-то мучительно мешало, я не мог никак почувствовать - то ли мне чего-то не достает, то ли наоборот, что-то лишнее мешает мне принять до конца "новости". Я стал осматривать комнату, уже другим взглядом, уже намного внимательнее, почти с жадностью желая увидеть торчащий откуда-нибудь уголок рамы или краешек холста. Я еще раз медленно обвел взглядом дверь, столик, окно комод, диван, толкнул дверь как бы в задумчивости, кинул взгляд на книги в углу, куртку, все также, даже на потолок посмотрел - только в углах паутина. Мне захотелось говорить, задавать вопросы.
         - Ну что же ты замолчал? Что дальше-то было?
         - Дальше? А дальше Лена уехала... Рассказала мне всю эту историю про любовь к тебе и через неделю уехала в Австрию.
         - Что, насовсем?
         - Нет, она всегда говорила, что хочет жить здесь... К матери поехала... А может, и не вернется.
         - А рисунок этот дурацкий, я так понимаю, она все-таки отдала?
         - Да, отдала.
         - Ты, значит, его никогда не видел?
         - Да. Не видел.
         Гена встал с дивана, подошел к окну, и стал смотреть на улицу, загородив ладонями лицо от света. Я не знал, что спросить еще. Все с этой историей было вроде как ясно, но... Но что меня смущало, так это то, что все так странно совпало с моей теткой, пускай только географически. Где-то внутри себя я уже никак не мог разделить Гену и мою тетку. Это очень нервировало меня, так же, как когда вдруг не можешь вспомнить какое-то слово, которое всегда знал. Сначала я решил, что это я сам слишком много думал о тетке, что в данных обстоятельствах было совершенно естественно, и что я сделал скоропалительные выводы, вообразив себе, что между моим другом Генкой и, можно сказать, незнакомой мне сумасшедшей теткой существует какая-то связь. Но ведь расспрашивал он меня о ней. И о шлюзе спрашивал задолго до этой истории с Леной. Так, может, это было нормальное любопытство? Мне все-таки хотелось избавиться от сомнений, хотелось услышать от Гены последнее подтверждение того, что теперь все ясно и нам остается только удивляться странностям женского сердца.
         - Так значит, мы пришли сюда, чтобы увидеть мой портрет?
         - Да. Я был уверен, что он здесь... я хотел... не знаю, чего я хотел... я хотел прийти сюда с тобой, а дальше... не знаю...
         Гена продолжал смотреть в окно, мне показалось, что голос его дрожит, но я понимал его, понимал, что ему сейчас тяжело. А вот мне стало как будто легче и захотелось рассказать Гене о моих подозрениях, мне показалось, что это может насмешить его.
         - А я уж было подумал, что ты как-то связан с моей теткой, мне даже показалось, что ты скрываешь от меня какую-то родовую тайну.
         Я выдавил из себя смешок, но Гена никак не отреагировал, оставляя мне в собеседники свою неподвижную спину, в которой я увидел "стену". Я отвернулся от Генрика, подошел к дивану, и ударил кулаком в стену, прикрытую материей. Мне надо было снять напряжение. Я ударил еще раз, другой рукой, ткань зацепилась за руку, и чуть-чуть отделилась от стены. Под тканью что-то сползло сверху, и застряло у спинки дивана. Я несколько раз сильно дернул ткань, пока она совсем не оторвалась от гвоздиков, на которых держалась. У стены, на спинке дивана лежала какая-то картонка. Я вдруг неожиданно для себя разволновался. Аккуратно, не переворачивая, я взял картонку, сел на диван, так, чтобы свет от свечи падал мне на колени, и перевернул ее. Конечно, это и был тот самый портрет, я узнал себя. Мне стало не по себе - на портрете я улыбался, а глаза мои были закрыты, у лица не было четких контуров. Рисунок был похож на фотографию, не до конца проявленную и затонированную синим. И еще: я всматривался в портрет и с удивлением начал узнавать в нем... Гену. Я понял - я улыбался не своей, а его улыбкой, все остальное же как будто было моим, только каким-то мертвенным, размытым, подернутым пеленой.
         У меня вспотели руки, в глазах сделалось тяжело. Приступы случаются у меня раза два в полгода, и я уже умею узнавать их издалека. Иногда у меня получается смягчить их удар, но чаще я совершенно бессилен перед ними и просто сажусь и жду, когда меня сотрет. До меня не сразу дошел голос Гены, вернее, я не сразу понял смысл того, что он говорит. Я, вообще, видел, как говорит портрет, да, Генин рот на моем лице что-то говорит, только я не мог понять что, мне казалось, что он путает местами слоги, потому что они никак не складывались в слова. Но вот голос стал громче, слоги сложились в слова, и я услышал:
         "... совпадения... муж твоей тетки мой отец...".
         - Что? - хоть слоги, вышедшие изо рта портрета и сложились в слова, я не мог соединить эти слова между собой во что-то целое, понятное, я, правда, и сам еле ворочал языком, - что ты сказал?
         - Муж твоей тетки - мой отец, - повторил портрет.
         Жар как будто отступил, и меня настигла ясность. Я все понял. Я, наконец, оторвал взгляд от портрета и посмотрел на Гену. Он стоял рядом со мной, и пристально смотрел на портрет.
         - Как это?.. - я постарался быть внятным, - Эдик - твой отец?
         - Да, - он посмотрел на меня, - ты нормально себя чувствуешь?
         - Да, да. Все нормально. Объясни мне, как это... - я схватил его за рукав и потянул вниз, чтобы он сел на диван. Он сел, - объясни, только быстрее.
         - Моя мать жила здесь, недалеко, и познакомилась с ним, то есть с Эдиком, когда он уже был женат на твоей тетке, и она уже кажется тогда начала это... того... А брат Эдика жил здесь, на шлюзе, это тоже отдельная история. Он как раз практически тогда же, когда моя мать стала с Эдиком встречаться, уехал на Камчатку. Кажется, он там прожил два или три года. Понимаешь, я все это вот так, до конца, узнал не так давно. А потом еще вдруг Лена с этим портретом. Ведь немыслимо, получается, она...
         Как обычно, ясность внезапно кончилась, придя лишь для того, чтобы предупредить меня о том, что удар вот-вот, уже... От рук и от головы хлынул холод и побежал к сердцу, к горлу подкатил ком, воздух стал густым и навалился на меня своей тяжестью, голос Гены словно уплывал от меня, его слова становились жидкими и просачивались через мою голову, как через решето. Я посмотрел на него, но не смог сфокусировать на нем взгляд. Взгляд убегал куда-то дальше, к зияющему чернотой проему двери. Из темноты проема появилась девочка в белом платьице с двумя веселыми хвостиками из каштановых волос на голове. Она остановилась в проеме, посмотрела на меня, смешно опустила уголки губ и развела руками, потом приложила одну руку ко рту, сдерживая смех. Потом вдруг сделалась серьезной, убрала руку, улыбнулась, обернулась, и поманила кого-то из темноты пальчиком. Я узнал девочку, это была Оля, я был влюблен в нее во втором классе. Из темноты появился высокий, опрятно одетый мужчина. Лицо у него было доброе. Девочка показала на меня пальцем и засмеялась, а он стал качать головой. Потом заулыбался и подмигнул мне. Я понял - это он стоял возле лестницы. Мужчина взял девочку на руки, в руке у нее вдруг оказался колокольчик. Девочка высоко подняла руку с колокольчиком и стала звонить. А мужчина помахал мне рукой, развернулся, и они ушли. Комната закружилась и растаяла. Я стал маленьким. Мы сидели с Генкой на крыше гаража за нашим домом, я смеялся, а Гена говорил мне: "Ведь если люди состоят в основном из воды, то они могут быть и из снега, как мы с тобой", и что-то еще.

* * *

Не знаю, как Гена вытащил меня оттуда. Только смутно помню, как шли до теткиной квартиры. Валил крупными хлопьями снег. А потом не помню. В тот раз у меня как-то все затянулось. Мне пришлось три дня провести в теткиной квартире. Мама приехала ко мне, как только ей позвонил Гена. Она сказала, что когда приехала, у меня уже был врач, а Гена сказал, что ему надо спешить, и сразу уехал. Я очухался только на утро следующего дня. Когда я вернулся домой, на следующий день позвонил Гена, сказал, что через два часа он улетает в Австрию, что у него есть пятнадцать минут, и если я хочу, то мы можем встретиться во дворе. Я сказал, что конечно хочу. Мы встретились, поговорили о каких-то пустяках - самолеты, билеты, Европа, дурацкий фильм, который показывали вчера, Серега Рогов, который вернулся на прошлой неделе из армии, и еще какая-то чушь. Только когда мы уже попрощались и Гена стал уходить, я не выдержал, и окликнул его: "Но почему же Лене брат Эдика, твой дядя, сказал, что это он встречался с девушкой на шлюзе?" Он обернулся, и то ли устало, то ли растерянно, сказал: "Я еще не решил, стоит ли мне задавать этот вопрос моей матери", - и пошел дальше.

* * *

         Не знаю, почему, но я вспоминаю эту историю почти всегда, когда напиваюсь один. Не так уж я часто напиваюсь, но когда это случается, и мне не с кем перекинуться словом, я люблю закрыть глаза, и ко мне что-то приходит. Конечно, все это приходящее - фигня, но я все равно так делаю. Закрою глаза, и прислушиваюсь. Когда начинаю слышать шелест, вглядываюсь. За редким исключением я ничего нового не вижу, все только старое, но какое оно! Как оно меняется!
         Почти всегда мои маленькие видения кончаются, когда я начинаю видеть этот дурацкий портрет. Он меня пугает, и поэтому я открываю глаза. Кстати, я ведь больше не видел этот портрет, и Гену я после того, как с ним попрощался тогда во дворе, видел один раз, и говорил с ним один раз, только это было в разное время. Да и что мне вспоминать об этом. Мне кажется, это было слишком давно.
         Я говорил с Геной, наверно, через год после шлюза. До этого я его как-то увидел на эскалаторе в метро - я наверх, он вниз. Я не сразу его узнал, он изменился. Я стал ему кричать, но он не обернулся. Он укатывал вниз, я продолжал смотреть на него, и тогда, уже когда мне его было почти не видно, он вдруг обернулся. Нет, я не обиделся. Так, как-то, просто понял тогда, что моя история с Геной уже закончилась.
         А потом он вдруг позвонил мне сам, кажется, он был пьян. Да нет, он точно был пьян. Он спросил меня, как я поживаю, я сказал, что отлично и больше ничего говорить не стал, зачем? Мы молчали, наверно, несколько минут, и потом он сказал: "Ты ни о чем не хочешь меня спросить?". Не знаю, почему, но я ничего не ответил, и продолжал молчать, тогда он сказал: "Я отдал портрет Лене. Она скоро приедет в Москву, навсегда. А я вот уезжаю завтра. Думаю, надолго... Ну чего ты молчишь?". Я просто не знал, что сказать, или спросить. Мне было все равно. Я положил трубку. Потом я жалел, конечно, но не очень-то. А сейчас, когда прошло шесть лет, совсем не жалею. Да и чего жалеть-то, это было слишком давно. Иногда мне правда кажется, что Лена о чем-то жалеет, но я не спрашиваю ее об этом. Зачем?

Начало Окончание

Алла АлексееваШлюз

Алла Алексеева
Шлюз