| |
Олег Пшеничный
Гений
(самый спокойный день)
Я изрыгаю в публику отходы своей жизнедеятельности. Нет, это не физиология, я слава Богу, не бросаю в
зал состриженные мне Аськой ногти, не развешиваю по стенам потные носки, не капаю собственной кровью
на раскаленную от электротока стойку микрофона. У меня есть и другие отходы, - блевотина слов, говно
мелодий, слизь голоса, перхоть гитарного звона. Я не могу избавиться от этих отходов иначе, - Аська
развешивает афиши, и пожиратели отходов собираются в кучу - шуршащие, шелестящие, обменивающие
свои сто рублей на иллюзию счастья. Аська долго потом ругается с рыжим, говорит ему, что он подонок, а
рыжий смеется кривыми зубами, и дает Аське тыщу, или две. Аська покупает на эти деньги кусок мяса....но
это я уже забегаю вперед.
Я отбрасываю, отрыгаю, отплевываю в публику отходы своей жизни. За это публика платит мне деньги. Ни
за что другое она мне платить не согласна. Я учился пять лет одному полезному делу, но за него мне
предлагают полторы тысячи в месяц - столько я получаю за один концерт. Раньше получалось меньше,
потому что у нас был Петроф, - это не рояль, это человек такой, Петроф, - ничего особенного, две руки, две
ноги, фамилия Петров, играл на бас-гитаре и мы дали ему кличку Петроф, но потом выяснилось, что кроме
ручек-ножек у него есть член, а у меня ведь Аська, и в результате я стал получать за концерт в два раза
больше. Беднее аранжировка, но зато богаче Аська. Членом я называю хуй, потому, что я не люблю
матерные слова, ни на публике, ни при Аське, ни без Аськи, ни про себя.
Собственно, про эту жизнь я не знаю только две вещи - бросит ли меня Аська, и выживу ли я после того, как
меня бросит Аська. Если Аська меня бросит, то ей будет жить значительно легче и спокойнее, чем сейчас.
Значит, я должен бы желать, чтобы Аська меня кинула как можно быстрее, хотя бы ушла например к
Петрофу, который сейчас, между прочим работает в консалтинговой фирме среди таких же козлов, как он
сам. Я так себе и представляю картину, как Петроф запирается с Аськой в ванной, чтобы им не мешали дети,
бросает на пол свой пиджак за пятьсот баков, и Аська, становясь на колени, быстренько отсасывает, сладко
облизываясь и замирая от удовольствия. Но я - подлый эгоист, потребитель, пожиратель Аськи, пользователь
и единоличный владелец Аськи в этом мире.
Потому что она считает, что я гений. Это самый страшный обман в моей жизни. Единственный человек,
которого я по-настоящему обманул в своей жизни - это Аська, человек, которого я больше всего люблю на
свете. То есть я не могу ее с уверенностью назвать человеком, потому что она и не человек, потому что она -
женщина, потому что в ее физиологическом строении есть ряд радикальных отличий от меня, но самое
радикальное отличие - не в материальной сфере, а в сфере ее беспредельной наивности, потому что она
однажды решила, что я - гений, словно стакан наполнился молоком, и теперь я маленькими глотками должен
выпить этот стакан до дна, делая перерывы на перекуры, перерывы на концерты, перерывы на сон и
перерывы на других женщин.
А после того, как стакан будет выпит, и она меня бросит, я использую две модели - экономическую и
социальную. Экономическая заключается в том, что уже сейчас мне за концерты платят столько, сколько
стоит ящик хорошей водки, а социальная в том, что им понравится, когда их молодежный кумир сопьется и
подохнет, и до самой моей смерти за это они мне будут платить достаточно денег для покупки этих ящиков
водки, которые я и буду выпивать в компании сисястых сестриц Болезновых, и тщедушных музыкальных
критиков, которые и стали музыкальными критиками только для того, чтобы я налил им лишний бесплатный
стакан. Круг замкнется и я протяну без Аськи в нирване, даже если без нее некому будет развешивать афиши -
разве же станут развешивать афиши сисястые сестрицы Болезновы - в маникюре и с большими сопливыми
клитерами.
И так я просыпаюсь в чужой квартире от холода, и думаю, откуда же я взял идею про две модели,
социальную и экономическую. От верблюда: я же пять лет учился полезному делу, могло же в голове
остаться хотя бы два слова. Я натягиваю на босые ноги большие серые перчатки, которые обнаруживаю на
журнальном столике. Вся остальная одежда на мне, потому, что Аська неизвестно где, а по полу тянет
мартовским сквозняком, а тапочки тоже неизвестно где, в Караганде.
Я иду по чужой квартире в кухню, где есть морс. Сегодняшняя жизнь начинается с морса, то есть
практически с нуля. На кухонном столе лежат две вещи - нож и чужой мобильник. Это определенно чужой
мобильник, потому что у меня нет своего мобильника. Аська говорит, что мне нужен мобильник, но когда я
увидел Ника Рок-н-ролла с пейджером, я подумал, что у меня не будет мобильника. Я не представляю себе,
как я лежу между сестрицами, и вдруг звонит мобильник, потому что Аська разыскивает меня по моргам. То
есть она уже тогда не будет разыскивать меня по моргам, а будет просто звонить по мобильнику, а я не
смогу сделать "пользователь отключен или недоступен", потому что я итак уже совсем обманул Аську,
обманул раз и навсегда на всю жизнь. У меня язык не поворачивается объяснить ей, что я - не гений.
Да нет, я вполне такой гений. Отходы моей жизнедеятельности пожираются другими массовидно и с
удовольствием. Аська купила мне гитару и я - гений. Времени четыре часа дня и у меня через четыре часа
концерт. И я абсолютно спокоен: у меня есть морс, чужой мобильник и четыре часа времени. Из-за того, что
у меня есть чужой мобильник, у меня есть Аська, потому что у нее есть мобильник. Мы купили ей
мобильник в прошлом году после того, как я слетал в Тюмень на фестиваль, который там устроил Ник Рок-н-ролл. Я летал самолетом, а Аська выехала за день до этого поездом, и назад ехала поездом, зато мы купили
ей мобильник. Теперь я могу ножом отрезать кусочек булки, съесть ее с морсом, а по чужому мобильнику
позвонить Аське на ее мобильник. Я сижу за столом, и вместе с хлебным катышком перекатываю во рту
слово "мобильник", повторяя его снова и снова, чтобы заглушить размышления о том, одна ли сейчас Аська.
Чем больше я думаю о том, что она конечно же сейчас одна, тем большим козлом я становлюсь. Вот у меня
напухает черепная поверхность и оттуда появляются классические, такие обсосанные эпосом рога.
Это эгоизм номер два. Может быть, если бы Аська была не одна сейчас, она была бы счастлива, спокойна, и
ей было бы хорошо. Но я не желаю ей этого - счастья, спокойствия и теплого, ясного благополучия. Я желаю
ей только себя, потому что я никого и ничего в мире не желаю так, как я хочу Аську. И я делаю глоток
морса, и набираю номер.
- У нас есть деньги? - говорю я хрипло вместо "здравствуй".
Через полчаса я уже набрасываю на плечо ремень гитары в чехле, и вижу уже оглядываясь через плечо, что
проснулись хозяева квартиры и мобильника - милые, влюбленные друг в друга придурки, гуманитарная
интеллигенция с мобильником, ети ее мать.
Они поили меня всю ночь коньяком, и собрались их бывшие однокурсники, и один был с маленьким
диктофоном и записал весь мой концерт. Аська была сегодня, но как всегда устала часам к двум ночи,
собрала с них деньги и уехала на "Аэропорт". Уехала ли она одна, и были ли вчера сестрицы? Эти вопросы
могут сравниться с вопросами, бросит ли меня Аська, и выживу ли я после того, как меня бросит Аська. Но
если вторые вопросы - действительно не имеют ответа, то первые вопросы ответ имеют, но я не хочу его
знать ни по каким причинам.
Я хлопнул дверью, но это случайно. То есть, я даже специально думал о том, чтобы не хлопнуть дверью, но я
в этой квартире впервые, и поэтому я все-таки не рассчитал движение, мускул сократился, как у лягушки, и
дверь хлопнула на весь подъезд большого сталинского дома.
Я уже знаю, что отрыжкой моей сегодняшней жизни - сегодня может быть самый спокойный день -будет
еще одна песня, она уже вертится у меня на языке, заменив катышек хлеба и слово "мобильник", я даже
перепрыгиваю через пару ступенек, потому что меня уже тащит первая строка.
Мы встречаемся в кафе на Ленивке, где четыре стола и забавный бармен в очках. У него в магнитофоне
крутится "Отель Калифорния", на капюшоне у Аське белый и нежный снег, она смело, покровительственно,
робко, стеснительно, соблазнительно и игриво улыбается мне из под капюшона и я своими руками снимаю с
нее этот капюшон, а она снимает с меня гитару, и если бы не бармен, может быть мы так и сняли бы все друг
с друга.
За рассольником я думаю, как бы в очередной раз не завести нудную речь о том, как она ошиблась, и какой я
не гений. Она сама-то никогда не говорила, что я гений, она совсем наоборот, даже плачет иногда в
подушку, от того, что ей хотелось бы быть рядом с гением, либо может быть с Петрофым, но вместо этого
она - со мной, непонятно чем, но она не подозревает, что она до сих пор со мной потому, что я гений, то
есть, не потому, что я гений, а потому, что она считает, что я гений, хотя она и не отдает себе в этом отчета,
и когда я пару раз за эти четыре бездетных года заводил тупой и безнадежный разговор, что ей бы следовало
разобраться, я доводил ее до слез этим разговором, потому, что она не понимала, в чем ей надо разбираться,
она с надрывом спрашивала, что же я хочу услышать от нее, но после такого вопроса ведь понятно, что уже
невозможно ничего от нее услышать.
Аська говорит, что на сегодня продались все билеты, и теперь проблема со всеми остальными людьми, и вот
ей по мобильнику звонит телевидение, а она им соврала, отправила в другой клуб, потому что наша
политика по поводу ненависти к телевидению - дружная и слаженная, одна из немногих вещей, которые мы
с Аськой ни разу не подвергали совместному сомнению. Потому что ненависть - однозначна, разве моя
любовь к Аське может сравниться по несомненности с ненавистью к телевидению - особому, шестипалому
отряду злокачественно безмозглых инсектов, пахнущих гуталином и уксусом?
И теперь мы идем в кино на "Танцующую в темноте". Я пил с Бьорк пиво в Вильнюсе в восемьдесят
девятом, я только начинал писать песни, а мне очень нравится ее альбом "Дебют", хотя другие альбомы
нравятся меньше, а больше нравятся альбомы, когда она выступала с "Сахарными кубиками", ну вот мы
идем в кино, и там я весь сеанс думаю только о том, почему же на мои концерты приходят вот только такие
пауки и тараканы, как этот полисмен, но никогда не Катрин Денев, если не считать Аську. Публика говорит
об артисте гораздо больше, чем его песни, но Аська считает, что я запутался, потому что у меня в зале
сплошные Катрин Денев, просто я слишком требовательный к ним, а у них все отходы жизнедеятельности -
только физические, умещающиеся в мусорное ведро и ночной горшок, и чего же я от них требую за то, что
они так меня любят, что я отношусь к публике как к старой надоевшей бляди, и это гордыня (Аська ходит в
церковь).
В конце фильма Аська плачет, а я изо всех сил смотрю на Бьорк, и так хочу туда в Исландию, но я не
понимаю, зачем это я хочу, может быть, я хочу чем-то заменить себе церковь? И думаю еще о том, что тогда
в Вильнюсе пили пивко друг с другом два совсем других человека, потому что даже на клеточном уровне
человек полностью обновляется каждые семь лет. Теперь и я, и Бьорк сделали карьеру, потому что я считаю
свою карьеру страшно как успешной, хотя меня всю ночь и уговаривала коньячная интеллигенция, чтобы я
согласился сняться у Диброва, а я посмотрел на хозяйку дома у которой распахнулся халат в момент самого
убедительного аргумента и порекомендовал ей отсосать не нагибаясь, а сам ведь думал про Аську и
Петрофа, и вот откуда у меня этот странный образ про пиджак и пятьсот баксов - потому что это лишь то,
что я могу пожелать гостеприимной хозяйке, которая и фруктовый десерт сделала, и гостей позвала (один с
диктофончиком).
Ага, вот чем кончился вчерашний вечер...
Мы идем к метро, хотя я уговариваю Аську взять машину, но Аська почему-то говорит, что у нас мало денег,
но ведь неужели в кафе на Ленивке мы потратили вчерашние деньги?
Мы едем в клуб в метро, с громоздкой гитарой, и у меня появляется в голове вторая строка песни, и какая-то
женщина в очках вдруг истерически кричит "не наступай мне на ноги", а я ведь точно вижу, что я не
наступил ей на ноги, а она уже матом кричит что-то визгливо, и толкает меня в грудь, а я изо всех сил
держусь за поручень, а Аська у меня из-под руки пытается успокоить даму, но у той кажется начинается
истерика, на той почве, будто я действительно ей наступил на ногу, и мы испуганно отступаем ближе к
дверям, и осторожно двери открываются, и вот мы уже на эскалаторе, и вот идем в клуб по снежку, который
уже не белый и нежный, а коричневая жижица, а в клубе я заказываю себе большое пиво.
Осталась одна малость, - я беру лист бумаги, и мне уже никто не мешает, потому что Аська с директором
клуба и еще кем-то ушли в кабинет, потому что еще кто-то хочет меня вывезти в гастроли по Украине -
Харьков-Днепропетровск-Киев, а песня уже как ржавая вода из крана, который только что прочистили, урча
и шипя льется на бумагу, и я расчехляю гитару, чтобы уже пробурчать эту песню про себя, перебирая
струны, а девушка за баром легла грудью на стойку и просто застыла как фарфор, потому что она видела
меня только на фотографиях, и она даже отказывалась брать деньги за пиво.
И когда я выхожу на сцену, я делюсь с ними отходами своей жизни.
|
|
|
|
