| |
Константин Николаев
Инна-балерина
Могут ли, интересно, балерины любить? То, что рожать им сложно, многие знают. Таз, что ли, какой-то там
у них узкий или это следствие изнурительных упражнений с детства - точно никто не скажет. Да и кто когда-
нибудь видел ребенка балерины? А может, все дело в том, что такие вот дети растут в закрытых школах,
чтобы повторить судьбу матерей? И все-таки, не кошки же они! Прежде, чем что появится на свет, любовь
должна возникнуть...
Инна была балерина. Когда она выходила из училища с тугим пучком на затылке и странно, не по-людски
выставляя ноги, на бульвар, усаженный яблонями и сиренью, один негодник, случайно прознавший ее имя,
кричал: "Инна, и-и н-на!.." Ничего обидного, наверное, в этих позывных не было, но перед подругами Инне
почему-то было неудобно. Хотя - девочки они были приличные. В 5 лет каждую привела сюда мама, за
исключением, разве что, Элиты Коровиной. Ее мама привела в 6 лет, потому что, когда Элите стукнуло пять,
и она предстала перед комиссией, строгая дама сказала: "У вас, к сожалению, попка великовата". "Это у
на-ас попка великовата?" - возмутилась элитина мама, попка которой закрывала от глаз членов комиссии
добрую половину залы, но Элиту не приняли. Год она сидела на диете. Девочки к тому времени уже
привыкли к ежедневной вечерней боли в суставах и строгим, будто строевым, командам: "Батман-жэтэ! Па!
Батман-ондю!"
Шло время. Были оттанцованы первые групповые выходы в Колонном зале - под взглядами заслуженных
деятелей - и в районном Доме пионеров. Мальчишки из секции самбо, кисло воняя потом после тренировки,
смутно взирали на "лебедей" в марлевых недорогих пачках. Эмоций в них пока не пробуждало ни искусство,
ни существа противоположного пола, вышедшие на дощатый татами из другого мира.
Шло время. Заслуженные деятели поумирали, самбисты стали гулять с дворовыми в парке, оглушительно
свистя, завидев знакомого. Свои же мальчики юношескую безудержность пока предпочитали никак не
тратить. Они, словно куколки насекомых, ждали превращения в "голубых" и большой сцены. Они с детства
видели девочек в таких видах и щупали в таких местах, что считали их чем-то, вроде гимнастических
снарядов. Поэтому Инне оставалось лишь краснеть от ежедневных возгласов хулигана и есть мороженое.
Пришла весна. Хулиган оделся в кремовый плащ и кашне с "огурцами". Бриолин на его волосах отражал
яблоневые цветы, блестящие носы ботинок были усыпаны пеплом. Элита Коровина ушла в обычную школу,
чем вызвала зависть не у подружек по балетке - те уже давно смотрели на окружающее извращенным
взглядом танцовщицы, - а у девочек из обычного класса. Ведь какая вечеринка обходится без танцев. Инна
же готовилась танцевать Жизель на выпускных. Ей было не до всего этого...
- Хотите мороженого? - спросил хулиган и покосился на фарфоровые ноги девушки. Он покраснел, хотя до
этого смело взирал на груди подруг.
Груди у Инны не было. Вместо нее торчали какие-то кости и сочленения. Она тоже покраснела от
неожиданного вопроса и прошествовала мимо своей странной походкой. Поворачивая с бульвара, она
нарочно громко расхохоталась над тем, что говорила ей Майя. А говорила она: "Представляешь? Вчера
вместо "лега турнель" Аннушка "жардин д'эте" сделала". "Аннушка" они называли Нинель Павловну
Анненскую, которая забраковала попку Элиты и выбрала Инну на главную партию в выпускном балете.
Вечером, лежа в кровати на двери, покрытой крахмальной простыней, Инна вспомнила это: "хотите
мороженого?" - надменное выражение - "катр па" до поворота - смех. "Дурой", как, может, обычная девушка,
она себя ругать не стала. Только подумала, что надо было у него имя спросить. В мечтах ей грезилось, что ее
любовь и дом будут, как у Бобышова с Ярцевой. С мамой и папой Инна год назад побывала в гостях у этих
солистов в их квартире на набережной. Блестящая гостиная с эркером была уставлена цветами, закончился
спектакль, было поздно, но Инне ради такого случая разрешили нарушить режим.
- А-а, - закричал Бобышов голосом оперного певца Парцхаладзе и наманикюренным пальцем указал на
девушку. - Вика, посмотри на эту юную прелесть!
- Шарман, - ревниво проронила Ярцева. - У девочки будущее, идемте чай пить. За чаем она подливала
красавцу-мужу коньяка в рюмку и касалась плечом его седеющей на висках головы. Пахло орхидеями,
розами и пролетарскими гвоздиками, подаренными теми, кто был в Большом впервые. Мама и папа с
розовыми щеками еле читали тайнопись этой семьи и гордились, что они тоже - посвященные. Вечер был
слегка испорчен лишь тем, что Бобышев, напившись чаю, позволил себе немного лишнее.
- Левка-драндулет аж пернул, когда эту корову поднимал, - сказал он со смехом жене. - Не знаешь, сколько
она кило набрала после Польши?
- Да кило 8, не меньше, - ответила та и положила одну красивую ногу на другую. И все равно Инна решила,
что взрослой она будет, как Ярцева, носить после спектакля ажурные чулки. А муж ее будет вот такой же
седеющий тюльпан.
Инна поправила сбившуюся простыню и заснула. Ей приснилось, что хулиган целует ее губами,
измазанными растаявшим мороженым. Утро встретило ее приятной тяжестью внизу живота, и девушка,
запив минералкой таблетку аскорбиновой кислоты, побежала к станку.
"Жизель" прошла с огромным успехом. Левкоев-Мусоргский особенно внимательно приглядывался к Инне.
"Ну, дитя мое, - сказала ей потом Аннушка. - Жди теперь, как говорится, ангажемента". Бесконечные занятия
как-то вдруг прекратились, и занять себя было нечем. Инна несколько раз прошлась по бульвару от училища
до поворота. Хулигана не было. Тогда она купила "крем-брюле", вместо "молочного", которое раз в неделю
позволяла себе все эти годы, а потом быстро и одновременно как-то эротически съела его. После этого
маленького преступления девушка решила пройти в глубь района. В тот парк, где у кудрявого Володи
Ульянова, замершего с алебастровой книжкой, потея в букле, кружили бывшие самбисты.
Каблуки подламывались на горячем асфальте. На губах оставался привкус жженого сахара. У дома N4 Инну
охватил свежий запах сирени. Там рос огромный, постоянно шевелящийся внутри куст - денег у местного
народа было маловато. Инна подумала, что цветы ей дарил либо папа, после удачного выступления, либо -
один раз - от волнения она не запомнила кто, в Колонном зале. Она стала представлять, как выходит на сцену
с Бобышевым, к нему несутся меж рядов женщины с огромными алыми букетами и кидают их через
оркестровую яму. А он... А он ловко ловит эти чуда и под ревнивые взгляды передает их Инне. Она уже вся в
цветах, она с блеском открутила "фуэте" в "Ля перле" Лебланжа...
Мечтая так, девушка очутилась в глухом углу парка, но по наивности не испугалась. Большие серые липы
уходили стволами в небо, и среди этой готики, в конце тоннеля стоял хулиган. С ним находился другой
хулиган в бирюзовой нейлоновой куртке и с прозрачной упаковкой под мышкой. Инна облизнула губы и,
тоненькая, спряталась за стволом.
- Лажу гонишь, Грэг, - говорил инниному хулигану собеседник. - Ты аскни у центровых, сколько они за
такой лейбак пагарят?
- Две кати.
Грэг уронил цилиндрик пепла на ботинок. Инна ничего не понимала, лишь смотрела, как шевелятся эти губы
из сна. В них висела папироса, и это показалось ей красивым. На следующее утро позвонила Нинель
Павловна.
- Ну, жемчужина моя, хватит лениться, - сказала она звенящим голосом. - Ты хоть рада? И Инна стала ходить
на классы к Левкоеву-Мусоргскому. Старик сильно давил своими кривыми пальцами ей под лопатку и
скрежетал: "Тэ-эк! Это все-таки Лебланж, милочка, а не "Танец с саблями". Он хотел пробовать ее в "Ля
перле" будущей осенью. Неужели мечты сбываются?..
Столкновение с Грэгом произошло на улице Горького. Летнее платье вилось вокруг инниных бедер, на ней
были венгерские туфли на платформе, она шла в магазин "Подарки", чтобы купить чашку с блюдцем на
папин день рождения и красиво упаковать ее.
- Хэлло! - Окликнул ее хулиган. - Узнаешь?
Инна уперлась взглядом в значок с кленовым листом на лацкане его светлого пиджака.
- А тебя учили, что подглядывать нехорошо, детка?
Она ощутила, как ее левое колено задрожало и икру свело, будто после растяжки. Дрожь распространилась
по всему телу, и в какой-то всеохватной судороге Инна дала Грэгу свой домашний телефон. На вечерней
репетиции Левкоев-Мусоргский опять тыкал ее под лопатку и недовольно клокотал.
- Что с тобой, девочка? - спросил папа, отрадовавшись большущей чашке с китаянкой под зонтиком.
- Это мандраж, ничего удивительного. Отстань от нее, Владлен.
Мама отправила Инну в постель, а в гостиной еще долго раздавались веселые голоса инженеров. Потом папу
рвало в унитаз...
В середине августа Грэг позвал ее в ресторан. Инна стояла у "Арагви" и увидела, как он красиво вылезает из
такси и небрежно что-то сует в руку водителю. Машину он остановил за квартал до места свидания, чтоб
подъехать с шиком. Надменный официант, который курил перед рестораном, узнал Грэга, но для Инны
сделал вид, что нет. Только распахнул дверь перед шикарной парой.
- Клевая бикса! - шепнул он, когда хулиган проходил внутрь. Грэг цыкнул зубом. Внутри было, как в
квартире у Бобышова и Ярцевой, только интимнее. Если бы не грузин, который вывалил живот прямо на
стол и ковырялся длинным ногтем на мизинце в зубах, то обстановку можно было бы назвать светской. Инна
сначала отказалась от шампанского, но Грэг так по-собачьи смотрел ей в глаза, что стало неудобно.
Пузырики ударили в нос, стало смешно, а под лопатку Грэг тыкал совсем нежно.
- Говорят, у нас амплуа, как говорится? - легкое прикосновение к спине. - Бенефис или это, как его там?.. -
еще одно, но напористей. - Контрамарочкой разжиться нельзя будет? Инна поняла, что целуется с Грэгом в
мужском туалете, и юбка ее неприлично задрана. Он шарил руками по спине, бессмысленно ища застежку
лифчика. Он улыбался, как кот на помойке... Осенью Инна принесла Грэгу 20 льготных билетов на премьеру.
- Да это ж целое состояние! - восхитился он и поцеловал Инне рот и шею.
А она волновалась. У нее даже прекратились менструации. По мемуарам она знала, что это обычное дело
даже у великих балерин, и не прекращала репетиций. Наконец, Левкоев-Мусоргский напоследок ткнул ее
пальцем и сказал:
- Баста! Завтра всем рекомендую выспаться...
В гримерке пахло пудрой фабрики "Дзинтарс" и несвежими пуантами. Инна взяла тушь со столика под 100-
свечовой лампочкой и принялась рисовать себе брови. Пусть он видит!
Вдруг что-то тоненько треснуло, и свет погас. В темноте перед Инной, как на негативе всплыло загорелое
лицо Грэга. Она догримировалась по памяти, а когда подошла к зеркалу в коридоре, поняла, что может
теперь делать это хоть в тоннеле метро. В зеркале стояла слегка усталая красивая черноволосая женщина с
горящими глазами. Пусть он видит! Он сегодня увидит!
Отзвучала увертюра. Затем в гримерку напротив ввалился пластом, еле успев открыть дверь, Виктор Зозуля,
танцевавший Клодена. В антракте Инна хотела сходить в буфет - посмотреть еще раз на Грэга. Но ее "фуэте"
было сразу же в начале второго акта. Она вдохнула и выдохнула уже на сцене.
Ослепленная, она вгляделась в темнеющие лысины партера, выше, выше. Вот он! В голове яркой жилкой
что-то запульсировало. Грэг часто спрашивал, любит ли она его, и не верил. Может быть теперь он...
Она отогнала страшную мысль подальше, переставила ноги в позицию "ондю" и стала ждать удара литавр.
Инне показалось, что дирижер подмигнул и щелкнул зубами. Удар!..
- Фуэте, черт возьми! Давай, девочка, я тебя умоляю! Фуэте! - голос из-за кулис готов был сорваться в
пропасть визга. - Ну, труа-катр, три-четыре!.. О!
Инна вся вытянулась к этому балкону, где был Грэг. Ей хотелось крикнуть, как она его любит, но голоса не
было. Только и оставалось стоять, замерев в восхитительной позе, любя и доказывая.
Музыка вступила еще раз. Теперь дирижер действительно щелкал зубами, подмигивал и слишком
подчеркнуто размахивал палочкой, стараясь привлечь внимание Инны. В партере раздался робкий хлопок.
Сверху свистнули. Потом зал взрывался и утихал, ожидая отработки за уплаченное. К ногам Инны упал
занавес...
У черного выхода, в темноте переулка ее встречал только папа. Букет в его руках выглядел сломанным
мокрым зонтиком.
|
|
|
|
