| |
Валерий Прокошин
Кокаиновый Каин
I
Кокаиновый мальчик по имени Каин -
Житель Богом забытых российских окраин
Соблазняет меня, в ангелочка играя,
Адской смесью, вчера принесенной из рая.
Кокаиновый мальчик по имени Каин,
Улыбаясь, провел меня между развалин
Монастырских - к заросшему хмелем откосу
И отсыпал в ладонь мою первую дозу.
Кокаиновый мальчик по имени Каин,
Я отныне на этой земле неприкаян,
Нелюбим. Я ее очень скоро покину,
Не раскаявшись... Эй, кто там крестится в спину?
Кокаиновый мальчик по имени Каин
Изменяет свой облик, почти нереален,
Удаляется, будто грядущего вестник,
Теребя на груди свой осиновый крестик.
II
Лунные пятна ползут, растянув голубые резинки
Дыма. И каплями пота усыпан мой торс.
Кончик иглы погружается в черную вену пластинки -
Переливание донорской музыки "Doors".
Звуки плывут и впиваются в плоть, как чума, как холера,
Сердце наполнилось чувством счастливой вины.
Крутится неномерной диск луны под перстом Люцифера:
- Не зарекайся, - звучит, - от любви и войны.
Не зарекаюсь. К тому же, весь день под окном лазарета
Для разлюбивших навеки, кого не спроси,
Крутит шарманку знакомый парнишка из Назарета:
"Отче, пожалуйста, Чашу сию пронеси..."
По моему обнаженному, влажному телу уродца
Тупо скользнула игла. Заточу ее вновь.
Кто-то подносит железную кружку к губам и смеется:
- Пей, богохульник. - А что это? - То моя кровь.
III
Азиатчиной нетрезвою
Вечер лезет под бочок
И притягивает к лезвию
Немигающий зрачок.
Завораживает грешною
Мыслью: вычеркнуть себя -
Из себя, чтоб землю здешнюю
Я покинул, не любя.
Но разламывая поровну
Ночь, пропахшую вином,
Вдруг отталкивает в сторону
Женским криком за окном.
А потом по черным лестницам -
Вниз - на улицу ведет
И татарским полумесяцем
Рассекает небосвод.
Под ногами - грязь лощенная,
Я бреду по ней, скользя.
Смейся, сука некрещеная,
Вот она, твоя стезя.
В переулке - брань заборная
И над умершим - псалтырь:
Здесь солдатская уборная
Или женский монастырь?
Я стою, как одураченный,
Как над пропастью во ржи,
Надышавшись азиатчины,
Накурившись анаши.
Но в игру другого действия
Втянут через полчаса,
Краем солнечного лезвия
Надрезая небеса.
IV
Середина зимы. Через мост прошуршало такси, словно белая мышь.
Ты стоишь под больничным окном,
машешь левой рукой, говоришь, говоришь...
Я киваю, как робот, в ответ... С неба падает гибельный сладкий гашиш.
Ты стоишь под окном в своей старенькой шали и в сером пальтишке до пят.
Ловишь взглядом мой взгляд.
Сердце сжалось в бездонной груди. - Это кто? - Моя мать.
Ровно в пять ты уйдешь, оглянувшись сто раз. Слава Богу, уже скоро пять.
Звон стекла за спиной, и отчаянный крик медсестры по всему этажу,
И предсмертные хрипы, и запахи хлорки, шум ангельских крыльев... Прошу:
- Уходи!.. - Ухожу. -Уходи, уходи, уходи, уходи... - Ухожу.
V
Мне холодно, мама. Январь
Безумствует, всеми забытый, -
Сжигает земной календарь
Недавно прошедших событий.
Теперь, после стольких потерь,
Вся здешняя жизнь - нелюдима.
Оскалилось время, как зверь,
В сугробе табачного дыма.
Теперь только маковый бред
Сжимает бессильное сердце...
Мне холодно, мама. И нет
Такого тепла, чтоб согреться.
VI
Боль и страх перемешались,
Явь и сон переплелись...
Января слепая шалость,
Медсестер бессонных жалость
Вдруг в меня перелились.
Бред больничного сиротства,
Дух скитания во тьме...
Призрак страшного уродства
То сплетается, то рвется
В разыгравшемся уме.
Жить бы, жить, не зная муки.
Жить! А там, глядишь, весна.
Но в огне лицо и руки,
Сердце гибнет от разлуки
И выпрашивает сна.
Бред собачий: звуки, лица...
Все смешалось, как в огне.
В переполненной больнице
Всем одно и тоже снится,
То же самое, что мне.
VII
Просыпаюсь ночью и слышу твой крик,
Ты дрожишь, словно колибри
Над цветком... От тоски до виска - лишь миг
Тридцать шестого калибра.
Твои щеки в слезах и в крови - рука.
Господи, что тебе снится:
Не Орфей ли, свисающий с потолка,
С внешностью самоубийцы?
Успокойся, это пока что не ад,
И дай мне коснуться раны:
Я уже приготовил волшебный яд -
Горсточку марихуаны.
... Потушив свечу, я прилягу на край
Нашей казенной кровати.
Поцелуй меня - и отправляйся в рай,
Не разжимая объятий.
VIII
После холода и мрака,
Нелюбви
Расцветает купол мака
На крови.
А внутри, изранив лица
Кутежом,
Стайка ангелов резвится
Нагишом.
Сбагрив Понтию Пилату
Пух и шерсть,
Превращают храм в палату
Номер шесть.
На запястьях вены вскрыты...
Скоро - три:
Ожиданье Маргариты,
Медсестры.
Вот она - в одной косынке
Дефиле -
С чудом маковой росинки
На игле.
Раздается колокольный
Звон. Пора:
Я на этот пир застольный
Шел с утра.
Закатав рукав рубашки
До локтя,
Жду божественной поблажки,
Как дитя.
IX
За решеткой окна зреет лунный апрель.
Больше нет
Сил терпеть. Я нашел потаенный туннель
На тот свет.
Ольга, слышишь сигнал: точка, точка, тире?
Сердце - вскачь.
Вспомни наши свидания на пустыре,
И не плачь.
Знаю, стыдно у всех на виду нагишом
Падать ниц.
Потерпи, я спасу тебя в мире чужом -
Дай мне шприц.
Подождем наступления адовой тьмы -
На режим.
Я раскрашу туннель, по которому мы
Убежим.
И пускай инквизиция жжет на костре
Нашу боль.
Ольга, слышишь сигнал: точка, точка, тире?
Дальше - ноль...
X
Я вернулся домой - серебром зазвенели ключи
И настольная лампа зажглась, ожидая в поклоне.
Кокаин новогоднего праздника кружит в ночи,
Осыпаясь цветною пыльцой на лицо и ладони.
Полночь бьётся в стекло, вдоль балкона крадётся зима.
И на грани безумия тонко дрожит перепонка.
Кокаин новогоднего праздника сводит с ума
Бесконечным количеством гласных в рыданьях ребёнка.
На часах скоро шесть... остывает прокисшая кровь.
Я к себе возвращаюсь, уже на себя не похожий.
Кокаин новогоднего праздника кончился вновь -
И доносится медленный хруст хрусталя из прихожей.
XI
Слепой рассвет. Тень человека.
Метро. Тинейджеры. Взрыв смеха.
Больница. Впереди - аптека.
Афиши Лонго в хлопьях снега.
Вокзал. Базар. Библиотека.
Парк. Сумерки. Два пьяных зека.
Визг "скорой". Цирк. Опять аптека.
Навстречу мент с пакетом хека.
Подземный переход. Калека.
Путаны. Казино. Храм века.
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
И катафалк в сугробах снега.
XII
В трех шагах от заброшенной церкви стою,
Прижимаясь небритой щекой к февралю,
Скоро полночь - и я никого не люблю.
Сучий век разменял мою жизнь по рублю,
Затянув наркотической стужей петлю -
Я никак эту Чашу до дна не допью.
Вот и падший посыльный вернулся к нулю:
- Эй, обиженный ангел, что нынче в меню?
- Конопля... конопля... конопля, мать твою!
Он набил папиросу, как ядом - змею,
И расплавилась ночь, не созрев, на корню,
Я опять провалился в ее полынью.
И доверив свой разум слепому огню,
Ни о чем не молю, никого не виню -
Мне уже не вернуться назад, к алтарю.
Докурив папиросу, в тоске, во хмелю
Я разбил недопитую Чашу свою,
Верить нечему - даже Воскресному дню.
Я до края дойду и еще покурю,
Подмешав молодую полынь в коноплю,
Чтобы помнить о прошлом в аду. И в раю.
XIII
Сумерки любви, разлук потемки,
Горькие полночные дымы.
Мы с тобой убогие потомки -
Кама-Сутры или Колымы.
Мы стоим почти у самой кромки
Треснувшего зеркала зимы.
Постели нам маковой соломки,
Юный стражник мартовской тюрьмы.
Сумерки зрачков, души потемки,
Сердце гонит кровь по венам тьмы.
Нынче третий день весенней ломки:
- Эй, аптекарь, яду дай взаймы!
И на просьбу - солнечным лучом -
Входит Бог с трубою за плечом.
XIV
Я думал всегда: жизнь сильнее молитвы,
Как сон - перед битвой,
Как стон - после бритвы.
И даже вернувшись
В объятья твои,
Я верил, что жизнь бесконечней любви.
А жизнь, разогнавшись, насквозь пролетела
И горькую память,
И грешное тело.
Скользнула она,
Словно тень от листа,
Зрачки обожгла и немного - уста.
Ослепший... Упавший судьбы поперек,
Хватая чужой
Кислородный паек,
Во мрак погружаясь
Почти что библейский,
Я бился от боли, как рыба на леске.
Так бабочка пляшет над прошлым огнем,
Кому-то молясь
В безрассудстве своем.
Так самоубийца,
спешащий к концу,
С испуганной смерти сбивает пыльцу.
Я жил, никого не любя, не молясь,
То жизни пугаясь,
То смерти боясь.
Я был между жизнью
И смертью посредник,
И стало мне зябко в объятьях последних.
XV
Полдень - время охоты на бешеных ос,
Добывание яда.
Мои вены исколоты ветками роз
Гефсиманского сада.
Но под хриплые крики проклятий и мата
Моя боль постепенно уходит куда-то.
Я опять погружаюсь в греховный наркоз.
И с небес разбегаются солнца круги
По округе. Я слепну. Не видно ни зги,
Ни черта!.. Лишь нестройно скрипят сапоги
Новобранцев - по следу гашишной пурги.
Полночь - время пустых ожиданий и слез,
Звон разбитой посуды.
Мои губы потрескались от папирос,
Купленных у Иуды.
Одиночество этого сада, как опий,
Из него не уйти, не разрушив надгробий
Всем, кого мне однажды любить довелось.
Эту боль до конца не испить, не унять,
И лишь тем остается себя утешать,
Что когда-нибудь время отправится вспять -
И последние первыми будут опять.
| |
|
|
