Александр Костюнин
Утка в яблоках (повесть-хроника)

Посвящается моей бабушке,
Александре Михайловне Яковлевой

Утку тщательно ощипать, опалить, выпотрошить, натереть солью внутри и снаружи, начинить кисло-сладкими (лучше антоновскими) яблоками, нарезанными дольками. Затем положить утку на противень, и жарить в духовке, поливая собственным соком...
Из рецептов русской кухни

* * *

          Когда в темноте приляжешь, закроешь глаза, откуда-то издалека всплывают в памяти эпизоды детства. У меня оно было по-своему памятным...

          Родилась я в глухой карельской деревне Куккозеро.
          До меня на белый свет появились брат и сестра.
          Первенец - Петя. Он умер в двухлетнем возрасте. Клава тоже жила недолго. (Мама считала её красавицей).
          Трудно сказать, кому из нас троих больше повезло. Господь отвёл их от мук.

          Тридцать третий год...
          Как во сне помню сцену, когда забирали отца.
          Вой, крики, стоны, слезы.
          Папа несёт меня на руках по лесной дороге.
          Мне три года. Трудно понять, что происходит, но папино волнение невольно передалось.

          Ещё эпизод: нас везут на каторгу в переполненном вагоне.
          Ни радости, ни горя я не чувствовала. Помню только, что всю дорогу мы ели вкусную жирную селёдку. Потом хотелось пить. Телятник подолгу стоял в тупике. На одной из станций я даже на время потерялась.

          Отца отправили в концентрационный лагерь, в Заполярье, а нас с мамой на поселение в Сибирь.
          Приехали на место.
          Название станции мне было тогда ни к чему. Вокруг тайга. Жильё - барак с нарами. Спали вповалку, не разбирая своих и чужих. Маму и остальных взрослых сразу увезли на дальнюю базу валить лес.
          Я осталась без мамы.
          С чужими мне, больными и старыми людьми.
          Первые уроки русского преподавал мне чахоточный парень. Он постоянно находился в бараке - его дни были сочтены. Но юноша не унывал: играл на гармошке, пел частушки.
          Одной частушке он охотно обучил и меня. Я, карелка, не понимала смысла слов, но сразу подкупила мелодичность незнакомого языка:

На х..й, на х..й, мне жениться,

на х..й, на х..й, мне жена:

куплю новую тальяночку,

бутылочку вина.

          Больше мы ничего не разучивали наизусть. Он считал, что уже и с таким словарным запасом в жизни не пропадешь.
          В ночной рубашонке, босоногая, я задорно отплясывала под гармошку. Так всем хотелось угодить и понравиться, не могу...
          Произношение поначалу было не очень, но когда через два месяца состоялось свидание с мамой, я уже свободно, без акцента, отчеканила номер своей программы. Мама расстроилась: "Чему учите ребёнка?" А мне сказала: "Оля, никогда не пой, это плохие слова".
          Восковой, болезненный парень не был злым: я не помню, чтобы он меня обижал. Да там никому до меня и не было дела. Люди не успевали со своей-то бедой ...
          Не помню, чтоб меня кто-то спать укладывал.
          Наверное, сама забиралась на нары - и без колыбельной. Под одеялом тепло, как в пуховом гнёздышке. Лежишь, и слышишь, как дурит за окном вьюга, стучится к тебе. Но здесь, на людях, совсем не боязно. Сожмёшься комочком - и засыпаешь.

          А иногда мама брала меня с собой в лес, в таёжную избу. Пока все на работе, я одна...
          Вечер. Темно. Огненные блики, вырываясь из печки, беспокойно мечутся по стенам. Ветер зло подвывает.
          Ой!... В сенях вроде скрипнул кто-то ...
          Страшно.
          Нет ничего страшнее страха.
          Заберусь в овчинный тулуп, что висел над нарами, и стою - не дышу.
          Скорее бы мамочка пришла...

          Позже мы переехали в село Берензас, где нас поселили уже в отдельном доме - о том, куда девались прежние хозяева, спрашивать не приходилось.
          Предгорье Алтая называют иначе горной Шорией.
          Рядом глухая тайга и горы! Коренное население - шорцы, охотники и рыболовы. "Глаз узкий, нос плоский - совсем русский". Приходили, предлагали рыбу, но покупать было не на что.

* * *

          Ярким светлым пятном в сознании любого рано осиротевшего ребёнка остаются образы наставников и учителей.
          Сидоров Иван Петрович, завуч нашей Берензасской школы.
          Он тоже обучал меня русскому языку...
          Было сложно, но очень интересно. "Фольклор", "поэзия" - эти слова впервые мы услышали именно из его уст. Он мог выразительно, по памяти читать стихи, ни разу при этом не заглянув в текст. Это интриговало нас, побуждало самим найти книгу и прочитать.
          И искали. А если не находили в школьной библиотеке, то шли к нему в кабинет, и он давал нам свою.

          У меня была особая причина любить Ивана Петровича.
          Он жил по соседству, в учительском доме, и изредка приглашал меня в гости. Обязательно угостит всякими конфетами, даст журналы полистать, картинки посмотреть, а потом, снабдив оригинальными коробочками и бутылочками, проводит.
          Иду обратно и радуюсь: я, "как путняя", была в гостях по приглашению!
          Иногда он оставлял меня одну. Почитаю-почитаю и приберу в его холостяцкой комнате, где, кроме книг, ничего больше не было. Вернётся и обязательно похвалит:
          - Спасибо, моя юная хозяюшка! - он даже благодарил не как все.
          Сама я боялась его беспокоить, а то бы прибегала каждый день, наверное.
          Его беседы о профессии педагога заронили желание самой стать учителем и обязательно, как он, филологом. Иван Петрович называл свою специальность "человековедением".
          На войну мы его провожали всем классом. За двенадцать километров, до самого переезда.
          Провожали насовсем...

          Не могу забыть я и школьного сторожа - бородатого старичка, как из доброй сказки.
          Школа наша была на отшибе села. Зимой в сорокоградусный мороз, пока дойдёшь, руки озябнут. Он ласково возьмёт их в свои большие ладони и давай потихоньку, нежно, отогревать, пока не запылают. Потом откроет печную дверцу и предложит сесть около.
          Никого ещё в школе нет. Темно. Тихо. Сидим вдвоём рядышком, смотрим на огонь. Жар приятно румянит лицо. Хорошо.
          Беседуем на равных...
          О премудростях жизни, о старости и молодости, о добре и зле. Но больше - о добре.
          И так пока кто-нибудь не придёт.
          В школу я всегда просыпалась самостоятельно и уходила очень рано. Часов не было, радио ещё не говорило. Приходила всегда первая. Есть что-то притягательное в этом слове - "первая".
          А, может, доброта сторожа тому причиной. Ведь и мне хотелось ласки. Хотелось прижаться к сильной, надёжной, открытой душе. Почувствовать себя защищённой что ли...
          Пусть хоть на миг.
          У других детей для этого был папа...

          Начиная с седьмого класса, с нами занимался военрук.
          Учил мальчишек и девчонок с завязанными глазами разбирать и собирать автомат, окапываться. Мы разбивались по пять человек на "звёздочки" и соревновались - кто быстрее. Были случаи, когда он ударял саперной лопатой по оттопыренной заднице ученика, спрятавшего только голову, и сокрушённо замечал:
          - Ты тянешь свою звёздочку назад!
          Я не помню, чтобы девочек учили шить, вязать или готовить.

          Из одноклассниц я помню только Валю Ласкину - отличницу. Мы с ней вдвоём перешли в восьмой. Средняя школа находилась за несколько километров, в городе Осинники.
          И ещё хорошо помню Валиного отца. Уполномоченным был.
          Фамилии своей он едва ли соответствовал...
          У него была возможность отвозить свою дочь в школу на лошади. Догонит меня на санях по глубокому снегу да, поравнявшись, ещё подстегнёт лошадь, чтоб бежала резвее. Не успеешь с тяжёлой котомкой за плечами вовремя отскочить в сторону - собьёт.
          Клеймо "дочь врага народа" было поставлено, казалось, навсегда. Как мишень для стрельбы на лагерной фуфайке.
          Ох, и наревусь потом вволю.
          Одна, в предрассветной тайге, дождавшись, пока отъедут...

          А вот мама в детстве окончила только четыре класса церковно-приходской школы. Четыре, но зато с похвальной грамотой. При наличии такого багажа знаний она считалась одной из самых образованных.
          Наш дом напоминал бесплатную юридическую консультацию для ссыльных: одна просит разыскать детей, уехавших на встречу с отцом в Финляндию, в дороге их настигла война; другой - написать ходатайство о выезде на Родину, в Карелию, ввиду гибели сына - офицера; третьей - заявление; четвёртой - деловое письмо в сельский Совет.
          Среди ссыльных карелок не было ни одной грамотной. Вот их фамилии: Ильина, Гюбиева, Терентьева, Чусова, Васильева, Ретукина.
          Они все тоже были шпионами... как я с мамой.
          Жили мы дружно. Чего делить - одна беда на всех.
          Жили, с гордостью подпевая величавые гимны стране, - "где так вольно дышит человек".

* * *

          В детстве приходилось не только учиться, но и работать.
          Много работать...

          Уже с третьего класса мы вместе со взрослыми целое лето были в поле: вязали и грузили снопы; молотили, веяли и сушили зерно на току; сгребали в копны сухое сено. А мальчишки, сидя верхом на лошадях, на волокушах возили копны к скирдам.
          Хандрить и унывать было некогда.

          С поля вернёшься и спешишь в огород. Мама ежедневно обходила участок - проверяла, порядок ли у меня. Если проходила молча, значит, всем довольна.
          А я-то...
          Заглядываю вопросительно в глаза - жду похвалу. Но не было такого раза, чтобы она сказала: "Какая ты у меня помощница, труженица, умница!" Эти слова я мысленно сама себе говорила, следуя по пятам. И тогда уже решила точно: "Я своих детей за всё - за всё хорошее буду хвалить". А мама, думаю, просто боялась расслабить, изнежить меня.
          Если бы она только знала, как нужна была её ласка...
          Хоть самую малость.

          И дом был на мне. Утром испеку, как умею, хлеб; приготовлю еду; соберу узелок для мешочника - так звали человека, который отвозил обед для работающих на базе. Мою холщовую сумку рассматривали там особенно тщательно:
          - Ну, Шура, показывай, что твоя стряпуха приготовила?...
          Хлеб, может, и не всегда удавался гладким, красивым, но всё остальное щедро уложено: молоко, три яйца, сваренных вкрутую, огурец, помидоры, баночка тыквенной каши. Кое-что менялось со дня на день. Мама сама не хвалила меня, но зато передавала одобрительные отзывы односельчан. Услышу приятное, и ещё больше рада стараться.
          Список дел для меня на весь рабочий день записывался в сенях на стене. По исполнении задание вычёркивалось. Вечером всё соскребалось, а на другой день - по новой. Иногда пункты повторялись. Контроль был полный.

          Мне кажется, я умела всё.
          Может, поэтому уже после пятого класса меня взяли поварёнком в тракторную бригаду на Ближний баз. Мужчины работают в три смены, а я их кормлю. Чтобы оправдать доверие взрослых, я старалась вовсю.
          Помню, обед был готов, а свободное время еще оставалось. Я решила проявить инициативу - подать на десерт, как сказали бы городские, клубнику. (Горные склоны просто усыпаны ею.)
          Набрала полное ведро ягод.
          Овсяный кисель ели с холодным молоком и свежей клубникой. За находчивость и старание мне объявили благодарность в вечерней "Молнии". Через нашу базу шли и со Средней, и с Дальней. Все читали, хвалили.
          Вот оно какое, Настоящее-то Счастье!

          На Средней базе поваром была девушка постарше, так я подбила её ночью, при луне, пока все спят, вязать снопы. Все проснутся: "Кто это, мол, так постарался?" А это мы...
          Мы!!!
          Энтузиазм тогда все, от мала до велика, проявляли не показной.
          Обильная роса, стерня не ломается - благодать. Мы вдвоем за ночь связали тысячу снопов. На утро радости-то всем было! А, кроме того, что начислили трудодни, нас ещё особо отметили в колхозной "Летучке".
          Боже, сколько было потом разговоров!

          Закончилось лето.
          Зима.
          Пурга своим снежным колючим покрывалом укрыла горы и долины. Всё живое в природе замерло. Отдыхает. Набирается новых сил. Ждёт весны.
          Природа расслабилась, а люди...
          Для человеческой заботы нет межсезонья...
          Работы всегда хватает. И в студёную пору тоже.

          На всю зиму мама переходила на работу в пимокатную.
          Благодаря ей, я носила на танцы в сельский клуб лёгонькие белые фетровые валеночки. В вихре вальса они скользили не хуже туфель. Земли не чувствуешь под собой, когда с партнёром кружишься.
          Это если с желанным, конечно...

          В выходной слегка морозный день ездили за сеном.
          Ответственная работа.
          Стог метать надо умело, не абы как. Иначе дорогой рассыплешь.
          Я наверху. Бастрыком надо сильно прижать копну, а во мне, ребёнке, столько силы, сколько и веса.
          - Оля, нажимай сильнее!
          - Мамочка, я изо всех сил стараюсь, не получается...
          - Ну, слазь тогда... Помоги натягивать верёвку.
          Мать и наревётся, и вспомнит соседку, у которой взрослый сын, и пожалеет, что Петя, первенец, умер, и отца, которого рядом нет.
          Что же это такое, господи?...
          Но, сколько ни реви, воз-то надо укреплять!
          Теперь, уже окончательно разозлившись на свою беспомощность, мама упирается ногами в сено, параллельно земле, и копна, как по волшебству, прижимается.
          Воз готов! В путь...

Начало Продолжение