| |
Салават Юзеев
Клавка
Она обладала очень теплой, уютной внешностью. Мне всегда
казалось, что у нее больше шансов выйти замуж в позднюю осень,
когда ветра так бесприютны и душа ищет пристанища. Так и
получилось (точнее сказать, почти получилось). В ноябре к ней
прибился какой-то художник (или это был скрипач), из тех, кто ценит
тепло и уют зимой, но чья любовь стихает ближе к весне,
пропорционально потеплению. В это время спросом пользуются
бесстыдно красивые и неуютные женщины, бросающие в холод, а
холод так ценится в жару. Художник слинял в мае, порядком ее
измучив. Его новая подруга не была бесстыдно красивой, но по
странному совпадению имела отношение к холоду. Она была
продавщицей мороженого. Он подошел к ее лотку на углу улиц
Восстания и Декабристов и попросил мороженого. Какого? Такого же
сладкого, как вы.
Клавка долго переживала потерю единственного и любимого. Она
так переживала, что картошка вываливалась из ее рук, а пол в комнате
мерцал трижды невымытый. Тараканы, чья стихия - мрак и ночь,
осмелели настолько, что, вопреки высшим силам, гуляли на кухне и
днем. Клавка, сжимая мокрую тряпку в руке, направлялась в сторону
подоконника, но на пол дороге останавливалась, словно заблудившись.
Как он мог? Негодяй!
Но уютность свою она не потеряла. Поскольку это была ее суть. А
суть не теряется. Скорее человек потеряется, исчезнет, сгинет. А суть
останется. Словом, Клавка осталась такой же привлекательной для
особей мужского пола. Что касается меня, то мне всегда хотелось ее
приобнять и потискать, как теплую большую кошку.
Пришла осень и наполнила пространство прозрачным светом,
душа приблизилась к Богу, люди стали больше молчать. Они обрывали
речь на полуслове и застывали, потеряв нить, словно вспомнив что-то
важное. Рядом мерцала, светоносила кленовая ветвь, а человек молчал,
смотрел на эту ветвь и знал, что он у себя дома, в этом холодном,
преднебесном уюте. Клавка смотрела на людей и понимала их.
Особенно понимала она одного, который работал в плановом отделе.
Это был грустный человек молодых лет. Он тоже молчал по осени, но
его молчание было особенным. Клавка чувствовала, что его молчание
забирает ее полностью, словно сильная река.
"Молчание - знак тишины", - написала она в своем блокноте,
после того, как увидела его.
- Мне надо с вами поговорить, - сказала она ему. - После работы,
как прозвенит звонок. Хорошо?
Он кивнул в ответ.
Эхо звонка тонуло в отдаленных помещениях здания. Народ
уходил домой. Они стояли возле коридорной стены.
- Я вот что хотела у вас спросить, - сказала она потупившись. - Вы
умеете рисовать лошадь?
- Нет, - ответил он.
- Жаль, - сказала она.
Молчание становилось долгим.
- Ладно, я пойду, - сказала она.
Он немного замешкался и сказал:
- Я не помню, умею ли я рисовать лошадь, но я думаю у меня получится.
Она просияла.
- Мне надо нарисовать лошадь в моем альбоме, который я веду с детства.
Они направились к ней домой. Он долго рисовал в ее альбоме лошадь.
- А это кто? - спросил он, указывая на фотографию пухлого младенца, в смешном чепце.
- Это я, - сказала Клавка.
Он перевел взгляд с фотографии на нее и сказал:
- А вы изменились.
- Хотите чай? - спросила Клавка.
- Да.
Он переехал к ней и теперь сам предлагал попить Клавке чай.
Делалось это так.
- Фиг с маслом хочешь? - спрашивал он без тени улыбки.
- Нет, - отвечала Клавка.
- Тогда будешь пить чай.
Подобным же образом предлагалось отойти ко сну.
- Бодрствовать хочешь?
- Нет.
- Тогда будем спать.
Клавка понимала, что в данном случае демонстрировалось
остроумие и поэтому всегда старалась подыграть ему.
Он был неразговорчив, а если говорил, то говорил веско. Она
очень уважала его молчание.
Прежде он работал в городе Чебоксары на заводе по производству
милицейских дубинок. Производство резиновых дубинок - рассказывал
он, - дело непростое. Если дубинка мягкая - какой от нее толк, это
только ласка дурной голове. А если дубинка жесткая, какой прок от
того, что она резиновая, проще взять деревянную.
Она внимательно слушала его и не перебивала. А потом убеждала
соседку Инессу, что это очень ответственное дело. Стране не хватает
милицейских дубинок. А если милиционеры вдруг начнут стукаться
деревянными дубинками? Вот то-то. В ответ Инесса рассказала случай
о том, как два подростка напали на милиционера и отобрали у него
резиновую дубинку. - Вот видишь, - сказала Клавка, - не хватает
дубинок-то.
Вместе с ним переехала его собака. Он выводил ее гулять дважды
в день. Когда же он выходил из дома без собаки, та была очень
недовольна. Она лежала на своем коврике в прихожей и тихо
материлась. Конечно, слов в этом утробном бормотании нельзя было
разобрать, но интонации угадывались определенно. А впрочем,
матерщина как таковая, это тоже не человеческие слова. Клавка терпеть
не могла матерщинников, но собаке прощала, поскольку это была его
собака..
Они вошли в пивную, в которую он любил захаживать. Клавка
никогда не бывала в таких местах.
- Здесь пахнет подмышками, - сказала она.
- Я полагаю, что пахнет четным числом подмышек, - сказал он,
немного подумав.
- Конечно, дорогой, это число не может быть нечетным, -
согласилась она. Клавка всегда торопилась поддержать его и показать
свою с ним солидарность.
Он часто подходил к зеркалу и смотрел на себя, словно стараясь
навсегда запомнить..
- Красивый, красивый, – убеждала его Клавка.
Он не упускал случая очередной раз найти сочувствие.
- Ты знаешь, - говорил он, - я так хочу спать, что не осознаю,
красивый я или нет.
- Ты опять плохо спал ночью? - волновалась она.
- Да нет, нормально, - отвечал он и опять вглядывался в зеркало.
- Ложись сегодня пораньше, ты себя изнуряешь, - говорила она.
Однажды вечером, когда его не было дома, к ней зашла Инесса и
сказала, что он пользутся услугами проституток. Клавка спросила, как
это она определила. Инесса рассказала, что несколько раз уже видела,
как он сажает в свою машину эти самых особ. Окна магазина, где
работает Инесса, как раз выходят на ту самую улицу, где эти особы
выстраиваются.
- Я не хотела тебя обидеть, - добавила Инесса, - но я хочу чтобы
ты знала.
- Ну и что особенного, - сказала Клавка. - Это его дело. И вообще
изначально самец не ориентирован на одну самку. Бык в стаде
покрывает несколько коров. Или петух, например...
- Чо ты его оправдываешь? - прервала ее Инесса. - На тебя-то его
хоть хватает?
- Вполне, - ответила Клавка.
Она была убеждена, что по большому счету он ей верен.
Она по прежнему ему поддакивала и переживала за него. По
вечерам они пили чай на кухне. Он не доверял ей заваривать чай и
делал это сам, считая что это очень ответственное дело.
Она научилась распознавать его настроение по крепости чая. Чем
крепче становился чай, тем большая напряженность жила в нем.
Сначала чай был как сумерки, а потом становился как ночь. Чашка в его
руке начинала дрожать. Клавка знала как поступать в таких случаях.
Она заводила разговор о том, какой он умный и талантливый. Она
убеждала его в новых и новых достоинствах. Он успокаивался. Его
словно бычка привязывали к колышку, который называется "я", и он
бегал вокруг него удовлетворенно мыча.
По вечерам они пили чай, и так прошло время от одной осени до
другой. Но что-то стало меняться в их чаепитиях. Клавка заметила, что
из их разговоров стало уходить больше и больше слов. Слова
изнашивались, как изнашиваются части механизма. В таких случаях
нужны новые слова, но новые слова не приходили. Он, и прежде
неразговорчивый, уходил теперь в молчание как на свою территорию.
Однажды она заметила, что его молчание не забирает ее. В этом
молчании нет тишины. Его молчание означает только отсутствие слов.
Она перестала ему поддакивать. Он ушел от нее и забрал собаку.
Собака думала, что ее ведут гулять и поэтому радовалась и скулила от
нетерпения.
Настал ноябрь, время мерзнуть и терпеть. Терпеть и опять
мерзнуть. Особенно мерзла Клавка. Каждый год одно и то же, - думала
она, стоя на безжизненной остановке в ожидания троллейбуса. Зачем
все это? - думала она. Холод, поздняя осень, мужчина. Как все
неправильно устроено.
А потом выпал снег. Клавка не обратила на него внимание. Кто-то
рядом сказал - снег. Тут она заметила, что вокруг и впрямь что-то
кружит белое. Клавка шла в падающем и восходящем снеге, пока в нем
не исчезла. Вскоре снег, словно вспомнив о Клавке, явил ее в районе
булочной. Там снег сходился с другим, который шел со стороны реки.
Возле булочной эти два снега братались и становились метелью. Клавка
домой не пошла и долго гуляла вдоль и поперек метели. Метель не
отпускала ее из себя и водила по городу словно за руку.
Она остановилась отдохнуть возле киоска. Вот приходят и уходят
осень, мужчина, снег. А я остаюсь, думала Клавка. Потом опять придут
осень, мужчина, снег. И опять уйдут. А я останусь. А уйду я - что
останется?
- Какой чудесный снег, - послышался рядом мужской голос.
- Вы находите? - ответила Клавка.
|
|
|
|
