| |
Сергей Глузман
Полковник
- Тысячу за машину, - сказал полковник.
- Слушай, зачем тысячу, да, - воскликнул горец, - всегда семьсот был! Хорошая цена.
- Тысячу, - повторил полковник, пристально глядя в лицо горцу, - я сказал тысячу, значит
тысячу.
- Ты можешь сколько хочешь сказать, - всплеснул руками горец, - пять тысяч, десять
тысяч. А что я Хакиму скажу? Он мне не поверит, что цена поднялась. Скажет себе деньги забрал.
Тогда знаешь, что будет? - и он провел указательным пальцем по темной шее.
- Твое дело, - сказал полковник, - не хочешь, езжай назад.
- Ты в своем уме - назад езжай, - застонал горец, - пол-Афганистана проехал, Иран
проехал, Азербайджан проехал. А теперь назад.
- А ты мне не рассказывай, - зло сказал полковник, - ты это в ФСБ расскажешь, и план
нарисуешь. Я не знаю, откуда ты прешь. Ты либо плати, либо ставь грузовики на досмотр.
- В ФСБ, в ФСБ, - пробурчал горец, - у меня сегодня связь. С Хакимом говорить буду. Как
скажет, так и сделаю. Я что, мне сказали - привез, сказали - увез. Вы сами решайте, - он молча
повернулся и пошел прочь.
Полковник вынул из кармана мобильный телефон и набрал номер.
- Иванов, - сказал он.
- Старший лейтенант Иванов слушает.
- Иванов, - сказал полковник, - если через мост пойдут шесть фургонов с иранскими
номерами - ставь на досмотр.
- Слушаюсь, товарищ полковник.
Из окна кабинета полковника были видны горы. Внизу зеленые, покрытые пихтами и
самшитом, выше виднелись большие серые каменные проплешины, а еще выше поднимались
голые утесы. В хорошую погоду вершины гор были похожи на башни сказочных замков, а в
плохую, скрывались низкими тучами.
У подножья горной гряды текла мелкая, но шумная река Самур, по которой проходит
государственная граница между Россией и Азербайджаном. Над рекой широкий четырехполосный
бетонный мост. Со стороны России он перегорожен полосатым шлагбаумом, закрывающим
шоссе N118, идущее из Астаны, самой южной точки Азербайджана в Уруз-Мартан и дальше в
Грозный. Этим шлагбаумом командовал полковник Кудасов. А вместе с ним и всем остальным.
Военным гарнизоном пограничного городка Джахой, а значит и всем городком с двумя мечетями,
церковью, мусульманским и православным кладбищем, нефтеперегонным заводиком, школой,
поликлиникой, а самое главное дорогой 118 - кровеносной артерией, питающей Закавказье.
Должность полковника Кудасова официально называлась начальник гарнизона.
Неофициально он был сатрапом. Сатрап - персидское слово. Так в древнем Иране назывался
наместник шаха. Сатрап обладал практически неограниченной властью. Подчинялся только
шаху. Полковник Кудасов подчинялся лишь командующему закавказским военным округом. Ну и
кому-то там в Москве. Но начальство было далеко. Его было не видно даже с самой высокой
горы, что окружали Джахой.
Едва полковник переступил порог своего кабинета в комендатуре, на его столе зазвонил
телефон.
- Кудасов, - сказал полковник.
- Володя, - раздался в трубке голос его заместителя, подполковника Смирнова, - Володя
привет, чего там за история с фургонами. Сейчас был у меня один джигит, чуть не плачет.
Говорит - семьсот мало.
- Мало, - сказал полковник.
- А сколько? - поинтересовался Смирнов.
- Тысяча, - сказал полковник.
- О-кей, - сказал Смирнов. Гусары по мелкому не играют. Нехай знать будут.
- Будут, - сказал Кудасов.
- Да, все понятно, - вздохнул Смирнов, - только вот, может он успеет проскочить... Он
сказал, что так не поедет. Будет на связь выходить. Если прикажут, двинет через Грузию.
- Здесь не магазин, понятно, - сказал Кудасов.
- Не магазин, но рынок, - дипломатично проговорил Смирнов.
- Не понял? - грозно произнес в трубку полковник.
- Все ясно, - отчеканил Смирнов.
Власть полковнику в этом забытом богом месте дала чеченская война, грохотавшая за сто
пятьдесят километров отсюда. На войне все иначе. Человеческая жизнь оценивается стоимостью
пули. На войне каждый человек подобен иероглифу, который должен знать свое место в общем
списке. Несогласные два шага вперед. Руки за голову, строится у стенки. Лицом к ней.
Полковник Кудасов был на двух войнах. Первую он прошел в Афганистане. Та война была
тяжелая, но простая. Там надо было только стрелять. И всегда было ясно, где свои, где чужие. В
те времена он был еще лейтенантом. Ему не стыдно вспоминать ту войну. Он получил за нее
медаль "За отвагу". С уцелевшими остатками десантной роты пять суток под пулями он выходил
из капкана, который устроили им душманы. Те знали свои горы лучше, но десантники пошли
напролом, вызвав огонь артиллерии на себя и прорвались. Шансов было мало, но повезло. Хотя
на войне шансов всегда мало.
Эту медаль полковник не носил. Она лежал в сейфе.
Вторая война - здесь. Тут не стреляют. Выстрелы иногда слышны, но пули не свистят, и
снаряды рвутся далеко. Только кто свои и кто чужие неизвестно. Вернее известно другое. Чужие
все.
Вечером возвращаясь домой (его дом был в двадцати минутах ходьбы от комендатуры, там
прежде жил первый секретарь горкома Джахоя), полковник шел мимо мечети. Мечеть была
старая, с осыпающимися стенами и высоким минаретом. Широкая арка в белой плохо
отштукатуренной стене-ограде вела во внутренний дворик. Там внутри, на скамейке, сидел
мулла, единственный представитель мирной власти во время войны.
Мулла сидел на скамейке у стены мечети и смотрел прямо перед собой пустым
стариковским взглядом.
Полковник зашел во двор, оглядел разрушающееся строение.
- Чего домой не идешь? - спросил он старика.
- А что мне там? - сказал мулла, - жену бомбой убило, дети в горы ушли, мой дом теперь
здесь.
- Когда-нибудь война кончится, дети вернутся, - сказал полковник. Ему почему-то стало
жалко старика.
- Война не кончится никогда, - сказал старик.
- Нет, старик, - сказал полковник, - война кончится.
- А зачем? - спросил старик.
- Жить чтобы, - сказал полковник.
- Для нас война это жизнь. Чеченцы воюют за свободу, русские за нефть. Никто своего не
отдаст. У каждого мужчины есть автомат и кинжал, каждый мужчина воин. А что воин может
делать, как не воевать.
- Я бы себе, наверно, чего-нибудь придумал, - сказал полковник, - может, пчел бы развел,
дом на реке, лес, пасека, и чтобы тихо, ни взрывов, ни выстрелов.
- Я с немцами воевал, - сказал старик, - Прагу брал, Берлин брал, заряжающим в
артиллерийской батарее был. Тяжело было, страшно, но это жизнь. Такая жизнь. Рядом со мной
парень был из Рязани. Володя Назаров. Друг мой. Столько лет прошло, а я его помню. Мы с ним
вдвоем пушку на себе таскали - сорокопятку. Так вот он тоже все ждал, что война кончится. А я
не ждал. Его убили, не дождался.
- Для тебя, значит, лучше война, - сказал полковник.
Старик пожал плечами, - не знаю, - сказал он, - мне скоро к Аллаху, мне тут делать нечего.
- А им? - спросил полковник, кивая на горы.
- Каждый хочет попасть в рай, - сказал старик, - кто врага убьет, тот в раю будет. Почему
нет.
- Я не буду, - сказал полковник, - меня не пустят.
Старик пожал плечами.
- Этого никто не знает, - сказал он, - это тайна. Когда на месте окажешься, тогда ясно и
будет.
- Да, - сказал полковник, - на месте виднее.
На вторую войну полковника устроила жена. Её отец до сих пор служил в генштабе.
Полковник женился в Афганистане. Такая вот судьба. Отец жены был командиром
дивизии, где служил Кудасов. Она прилетала к отцу на неделю. Потом, уже после свадьбы, жена
сказала ему, что с детства хотела выйти за военного. Настоящего военного, который был на
войне. За этим она и полетела к отцу в дивизию. В военном городке под Кандагаром, где служил
Кудасов, по субботам для офицеров были кино и танцы. Странная была жизнь. Штурмовые
отряды уходили на задания и никто не знал, вернется ли он назад или его привезут на вертолете в
закрытом полиэтиленовом мешке. Или просто оставят в горах. Навечно. А для возвратившихся
были кино и танцы. В клубе играла музыка. В кинозале на экране целовались влюбленные. Под
дождем. Кудасову почему-то особенно нравилось, когда целовались под дождем. Наверно
потому, что в Афганистане дождей почти не было. Была лишь жара, песок и камни. А может
быть, под дождем просто романтичнее. Хотя он никогда не задумывался, почему ему больше
нравилось под дождем. Он вообще редко задумывался. Да и о чем, собственно, было ему думать.
Из женщин на танцы приходили медсестры из госпиталя и штабные телефонистки. Все,
конечно, друг друга знали. Кто с кем спит, кто кому изменяет. А тут вдруг новенькая. Красивая.
Одета модно. Взгляд смелый, улыбается.
Она выбрала Кудасова сама. Он не знал, что она дочь командира. Сказала, что здесь она по
делу. По какому, Кудасов не спрашивал. Он вообще не любил спрашивать. Все что надо, скажут
сами. Он был десантный офицер, его дело было стрелять.
Рота Кудасова вернулась в тот день из деревни на северном плато, где разведка засекла
муджахедов. За трое суток ее вычистили так, что там не осталось ни одного дома. Вместо деревни
одно черное смрадное пепелище. Обычно после операции все возвращались слегка сумасшедшие.
Привыкаешь стрелять на каждый шорох. Автомат прирастает к рукам. У кого нервы слабже,
потом кровь снится и огонь. У Кудасова это тоже было, но быстро прошло. Он знал, что с ним
ничего не случится. Он был в этом уверен.
В клубе на танцах они и познакомились. Песня тогда играла душевная. "Тридцать шесть
часов полета" называлась. Про любовь.
Его жена была из таких, кого не зажмешь в углу и не уведешь в овраг за КПП. Если она
этого не захочет сама. Бывают такие женщины. Она захотела. После танцев они бродили по
улочкам военного городка, и она что-то рассказывала ему про Москву. Он слушал и кивал.
Потом, в темном углу у бетонной стены, которой была огорожена военная часть, она подошла к
нему так близко и так на него посмотрела, что он просто не мог ее не поцеловать. Потом они
пошли за КПП. Кудасов только обратил внимание, что дежурный офицер даже не попытался их
остановить. Только спросил - оружие есть? Кудасов молча кивнул и они ушли.
Вернулись под утро. Перед КПП она сказала, - я хочу за тебя замуж, - он только кивнул в
ответ. На следующий день его вызвали в штаб к командиру. Он увидел ее в кабинете и все понял.
- Маша сказала мне, что вы женитесь, лейтенант, - сказал комдив и улыбнулся, глядя на
свою дочь. Кудасов никогда раньше не видел, как комдив улыбается.
- Да, - сказал Кудасов. Отступать уже было некуда. Да он и не хотел отступать. Не привык.
В этот день они, собственно, и познакомились. Кудасов узнал, что она только что
закончила педагогический институт и работает в школе учителем истории. При дневном свете она
выглядела даже лучше, чем вчерашней ночью. Она была красивая женщина.
Свадьбу сыграли в офицерской столовой. Из штабных запасов комдив выдал водку,
шампанское и тушенку. В честь молодоженов артиллерийская батарея дала пятнадцать залпов в
ночное небо Афганистана. Осветительные снаряды расцветали в небе гигантскими
фантастическими цветами. Как обычно бывает перед ночным штурмом. Соседи засуетились,
стали звонить, спрашивать - что случилось. Их успокоили, что это не бой, а свадьба.
Под эти ночные цветы в небе они целовались. Кудасову хотелось, чтобы пошел дождь, но
дождя не было.
Через неделю, в последнюю ночь, когда жена уже должна была улетать обратно в Москву,
и они лежали в жаркой постели без сна, потому что были молоды, и потому что даже ночью здесь
было плюс тридцать, она сказала - Ты послужишь здесь еще полгода. Зато назад уедешь уже
капитаном.
- А я и не собираюсь назад, - сказал он с неожиданной обидой, - и за твоего отца прятаться
не буду.
- Береги себя, - ласково сказала она, словно не слыша его слов.
Потом, уже в Союзе, когда они стали жить вместе, кочуя из гарнизона в гарнизон, но с
каждым годом все ближе и ближе к Москве, он понял, что она вообще не слышит его слов. Если
он пытался устроить семейный бунт, она смотрела на него ласковым взглядом своих холодных
голубых глаз и повторяла только: успокойся, я знаю, так будет лучше.
Эти слова действовали на него, как заклинание, или как приказ. Она была сильная женщина. И
она всегда знала, чего хочет. А ведь не многие это знают. И офицер вовсе не обязан это знать. Он
может об этом не думать. Его долг выполнять приказы. По крайней мере, Кудасову это вбивали в
голову всю жизнь. И в Суворовском, и в десантном училище, и войсках. И он был с этим
согласен. Потому что тот, кто много думает - погибает. Теряется реакция, много отвлекающих
моментов. Задумчивый - хорошая мишень. Он прет прямо на амбразуру. Или еще хуже - начинает
бояться. Потому что черт знает до чего можно додуматься. И он подчинился этой женщине.
Потому что он был ей нужен. И потому что она знает, чего хочет. Это очень важно, знать, чего
хочешь и больше уже ни о чем не думать.
Тогда в Афганистане все сложилось, как она сказала. Через пол года Кудасов уехал
капитаном. Возможно, что-то для этого сделал ее отец. Но совесть Кудасова была чиста. Он не
прятался и не трусил. Он не просился в штаб, а ходил со своими солдатами в горы. Когда
чувствовал опасность, он стрелял. Разбираться нужно потом, когда враг уже застыл с
вытаращенными глазами и оскаленным ртом. И вообще пусть разбираются другие, которые
послали его сюда.
За ту войну Кудасов получил медаль "За отвагу". Такие награды не даются по блату. А
теперь медаль лежала у него в сейфе. И он знал, что больше её уже не наденет. Никогда.
На следующий день после появления грузовиков из Афганистана в Джахой приехали
журналисты с телевидения. Двое парней с кинокамерой на старых помятых жигулях. Они
болтались по городку, разговаривали с местными жителями, фотографировались на
бронетехнике. Затем явились в комендатуру брать у него интервью. Выпили водки за дружбу
армии и прессы.
- Тяжело здесь? - участливо спросил белобрысый парень в рваных джинсах. Другой снимал
их видеокамерой.
- Штатно, - спокойно сказал полковник. Это значило, что на войне легко не бывает.
- Война идет уже четыре года, - сказал журналист, - для России это трагедия. Гибнут люди.
Те, кто возвращаются живым, не могут найти своего места в жизни, - он говорил это, глядя не на
полковника, а в камеру, - пьют, совершают преступления.
- Похоже, будут делать большую передачу, - подумал полковник.
- Кроме того, война, это большая экономическая проблема, - продолжал журналист, -
нечем платить зарплату врачам и учителям. Война стоит огромных денег, и конца её не видно.
Откуда у чеченцев столько оружия, - он обратился наконец к полковнику, - чтобы так долго
продолжать боевые действия?
Полковник сделал задумчивое лицо. - Горные пути трудно заблокировать, - сказал он, -
чеченцы знают там каждый камень, они у себя дома. Их снабжают исламисты со всего мира, но в
основном оружие поступает из Афганистана и Саудовской Аравии. Караваны идут
труднодоступными тропами, но мы стараемся их уничтожать.
Последний год за каждый грузовик, пропущенный через пограничный пост без досмотра,
ему платили семьсот долларов. Со вчерашнего дня стало тысяча.
Раз в месяц в Джанхой на бронетранспортерах приезжали три офицера из Гудермеса. Один
оставался в машине, два других шли к нему в кабинет и забирали деньги. Из собранного
полковник отдавал половину. Они брали молча и уходили. За два с половиной года его службы,
они ни разу не обмолвились ни словом. Другая половина денег оставалось ему. Своему
заместителю и другим офицерам он давал столько, сколько считал нужным.
- Случалось вам, - спросил журналист, - задерживать на границе контрабандное оружие для
боевиков?
- Да, - сказал полковник, - транспорт досматривается очень тщательно, часто изымаем
оружие и наркотики. Наши люди находятся в постоянном напряжении.
Примерно раз в три месяца Хаким сдавал на границе несколько автоматов и героин. Для
отчетности. Чтобы полковнику было о чем рапортовать в Москву. Об этом налоге люди Хакима
сообщали заранее, затем приходил грузовик, а водитель заблаговременно смывался. Полковник
никогда не видел Хакима, но знал, что тот в курсе всех местных и московских дел.
- Бывают у вас здесь боевые столкновения с чеченскими боевиками? - продолжал
журналист.
- Да, - ответил полковник, глядя в камеру, - закрытые границы очень мешают чеченцам.
Им нужны боеприпасы, медикаменты, еда. Иногда бывают нападения, но наш долг держать
границу на замке.
За время службы полковника в Джахое не было ни одной стычки с боевиками. Те
прекрасно знали, что любой большой конфликт приведет к закрытию пропускного пункта. Им это
было не нужно.
- И когда же, по вашему мнению, кончится эта война? - наконец спросил журналист.
- Скоро, - сказал полковник, - думаю, скоро.
Журналист удивленно поднял брови, - приятно видеть такой оптимизм у военного.
- Это не оптимизм, - сказал полковник, - это реальность.
Полковник не лукавил. Из трех лет, назначенных ему тестем, два с половиной уже прошло.
Осталось лишь пол года. Но полковник знал, что для него эта война закончится гораздо раньше.
Он уже все решил. У него уже был готов план. Оставалось доработать лишь кое-какие детали.
Он все решил две недели назад, когда в Джахой пришел грузовик из Чечни. В кузове лежал
молодой чеченец убитый в Шали. Он был родом из Джахоя. Здесь жила его мать. Чеченца
привезли сюда хоронить.
Мать пришла к нему в комендатуру за разрешением на похороны. Молча положила на стол
пятьдесят долларов. Он взял деньги, взглянул на документы парня, затем вышел на улицу к
грузовику. Мать, одетая во все черное, шла за ним молча, словно тень. В пустом кузове лежало
тело, закрытое мешковиной.
- Подними, - сказал полковник водителю.
Тот залез в кузов и сдернул мешковину. Полковник увидел серое лицо и открытые,
остекленевшие глаза. С минуту он стоял перед грузовиком, погруженный в какие-то свои мысли.
- Пойдем, - сказал он, наконец, матери убитого и отправился обратно в кабинет. Старуха
шаркая ногами двинулась обратно. Зайдя в кабинет, полковник достал из кармана доллары и
протянул ей.
- Мало? - спросила она зло. Было видно, что она его не боялась.
- Забери, - сказал он ей без объяснений.
Старуха убрала руки за спину, отошла к двери и продолжала пристально на него смотреть.
Полковник взял трубку телефона и набрал номер, - старшина, - сказал он, - возьми трех
бойцов, лопаты и езжайте на кладбище. Сейчас туда подойдет грузовик. Похороните как
положено.
После этого он взглянул на старуху, - забери деньги, - повторил он. Та подошла, взяла
деньги и вышла прочь, оставив дверь открытой.
Через восемь лет после Афганистана полковник попал, наконец, в Москву. Его назначили
командиром десантного полка в Загорске. От московской квартиры до казармы - час езды на
машине. Через пару лет тесть обещал оправить его в академию генерального штаба. Но он
поступил бы туда и сам. Он был хорошим командиром. Своих десантников дрессировал до
изнеможения. Парашютная высадка в лесу, марш бросок по болоту, рукопашный бой, снова марш
бросок, минирование и взрыв спец. объекта, преодоление полосы препятствий, погрузка в
вертолеты и уход. Так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Во время тренировок
случалось разное. Иногда гибли солдаты, но их смерть была оправданной. Для таких учений
штабными директивами был определен размер потерь.
Затем началась перестройка, и все стало рушиться. Армия из могучей стальной громады
стала превращаться в дряхлый танк. Ездить такая машина еще могла, но от первого же выстрела
грозила развалиться. Офицеры стали уходить из полка. Кто охранником, кто рэкетиром. Первое
время Кудасов старался ничего вокруг себя не замечать. Однако не получалось.
Однажды в воскресенье, когда, переодевшись в гражданку, он шел магазин, его окликнули
на улице. Полковник обернулся, но никого знакомого не увидел. Лишь метрах в пяти от него
стоял бородатый священник в черной рясе.
Полковник хотел уже идти дальше, но священник улыбнулся и сказал: - Что, Кудасов - не
узнаешь? |
|
| |
- Нет, - ответил полковник, - не узнаю. В своей жизни он никогда не имел дел со
священниками.
- Ну так посмотри внимательней.
Полковник еще раз окинул взглядом высокую фигуру в черном и наконец признал. От
удивления остолбенел. Перед ним стоял бывший замполит его афганской роты.
- Вася, ты что ли? - медленно произнес полковник.
Священник улыбнулся и кивнул. Они подошли друг к другу и обнялись.
В те времена замполит тоже был лейтенантом. По своей должности он отвечал за боевой
дух и морально-политический климат в роте. Они вместе ходили в рейды и Вася отправил
моджахедов на небеса не меньше чем Кудасов. Затем, в одном из боев его ранили. Подстрелили,
пока он болтался в небе под парашютом. Его насилу вынесли из боя и затем сутки по очереди
тащили на себе. Полковник думал, что замполит не сдюжит, умрет по дороге. Но тот оказался
крепким. Сквозь зубы мычал от боли, но вытерпел и выжил. Ночью на перевале в Гиндукушских
горах их забрали вертолеты. В санбате у замполита из груди вынули две пули и санитарным
самолетом отправили в госпиталь в Ташкент. С тех пор они не виделись. И вот через столько лет
такая встреча.
Полковник не стал спрашивать, как из офицера замполит превратился в попа. Это его дело.
Каждый решает за себя сам. Он вообще не любил спрашивать.
В магазин побежали чуть ли не бегом, купили водки, всего, что к ней полагается и явились
на квартиру к полковнику.
Жена встретила бывшего замполита осторожно. Она не любила священников. Холодно
поздоровалась, посидела за столом для приличия минут десять и ушла к себе. Они же налегли на
водку, поминая живых и павших. А когда за окном уже стемнело и вторая пустая бутылка была
поставлена в угол кухни, а довольный и пьяный полковник отвинчивал желтую голову третей, его
посетила мысль.
- Вась, - сказал он замполиту, - а возвращайся назад.
- Куда? - не понял тот.
- Ну как, куда, - сказал полковник, - в войска. Ты не смотри, что сейчас в армии бардак. Все
восстановится. Мы им еще всем кузькину мать покажем.
- Обязательно, - кивнул священник, заедая водку маринованным грибом.
- Нет, я серьезно, - с пьяным напором настаивал полковник, - сейчас конечно
политотделов нет, это да. Но есть, вот, военные психологи. А скоро будут полковые капелланы.
- Кто? - не понял замполит.
- Ну раньше в армиях, где политотделов не было, были капелланы. Священники. У
американцев например, священники в армии служат. Для поддержки боевого духа. Чтоб солдат
смерти не боялся. Это важно. У нас скоро тоже будут.
- Ты думаешь? - как-то очень трезвым голосом спросил замполит.
- Конечно, - сказал полковник и опрокинул еще одну рюмку.
Замполит почему-то вдруг стал серьезным, словно и не пил вовсе.
-А знаешь, - сказал он тихо, - чем зверь от человека отличается?
- Знаю, - полковник улыбнулся дурной пьяной улыбкой, - хвостом отличается. По хвосту
его всегда отличить и можно.
- Это ты прав, - сказал замполит и замолчал, а потом тихо добавил, - зверь покойников не
боится.
- Я тоже не боюсь, - хотел сказать пьяный полковник, но почему-то раздумал. Вообще он
знал, что пить ему противопоказано. Нельзя ему пить. Потому что пьющих разные мысли
одолевают. Пьющий солдат - не солдат больше, а баба и неврастеник. Или самоубийца. А ему это
ни к чему. Вот и сейчас по пьяному делу почему-то задели его эти слова про покойников. Или про
зверей. Он и сам не знал точно, что именно.
- А чего человек-то боится? - спросил полковник, словно школьник на уроке. Полковник
помнил, как в первый раз он вошел в деревню, которую сначала накрыли артиллерией. На улице,
между домов валялись трупы. Между ними лениво бродили шакалы. Да и сколько потом таких
деревень было.
- Тайна это, - сказал замполит церковным голосом, - у покойника на лице, - продолжал он
тихо, глядя в упор на полковника, - холод и тьма вселенская. Но видно их ни глазами, а душою.
Оттого человек и боится.
Они выпили еще, но разговор дальше не пошел. Заклинило его как-то, застопорило. Не о
чем больше было говорить, потому что все самое главное, видать, уже было сказано. Скоро
замполит стал собираться. Уходил твердой походкой, хоть под столом остались три пустых
бутылки. В дверях пожал руку, перекрестил, да и был таков.
А у пьяного полковника, курившего ночью на кухне среди грязной посуды, осталась мысль
навязчивая, - зверь он или человек?
Хотя по нормальному разумению мысль эта глупая и думать тут не о чем. Человек есть
зверь, только высоко организованный. Так его учили всегда. И так он сам чувствовал.
Три дня люди Хакима не объявлялись. Их грузовики стояли на том берегу Самура. Вокруг
них расположилось человек пятнадцать чеченцев. Полковник был в принципе спокоен. Он знал,
что деваться им некуда. Идти в объезд им будет еще дороже. Прорываться ночью со стрельбой -
глупо. Все дороги быстро перекроют и им конец. Оставалось ждать распоряжений Хакима.
Однако ждать было уже не долго.
Возвращаясь вечером пешком из комендатуры, полковник увидел, на углу площади и
улицы ведущей к его дому, девушку. Она стояла прислонившись к каменной ограде сада и засунув
руки в карманы джинсов, смотрела на него. Она была не местная, полковник раньше ее никогда
не видел. На красивом лице отражалась готовность на любые предложения.
- Здравствуйте, - сказала она, не сводя с него взгляда, когда он подошел ближе.
- Здравствуйте, - ответил полковник и вспомнил свою жену. Они были чем-то похожи.
Одинаковым твердым взглядом. Его жена тоже никогда не отводила глаза. Правда, у этой в глазах
была какая-то сумасшедшинка. У жены глаза были мягкие и холодные. А у этой горел огонь. И
едва заметная родинка над верхней губой. Как у аристократок в фильмах.
- Черт бы побрал эти дороги, - сказала она.
Полковник пожал плечами и собрался идти дальше.
- Ну и что мне теперь тут делать? - спросила она, без раздражения, но упреком. Красивые
женщины всегда упрекают в своих несчастьях даже незнакомых мужчин.
- А что случилось? - спросил полковник, оглядывая ее отлично сложенную фигуру.
- Мне в Дербент нужно, - сказала она, - а попала в вашу чертову дыру.
- Дербент – туда, - сказал полковник, кивая на поднимающуюся горную гряду покрытую
лесом, - за перевалом до Каспия уже рукой подать. А как вы сюда попали? Здесь закрытая зона,
граница.
- На такси, - нахально заявила она и кивнула на старый белый опель, стоявший на площади
возле мечети.
- Скажите своему таксисту, что вам надо за перевал.
- Я одна, - сказала она, - сама себе таксист.
- Тогда езжайте.
- Ну конечно, - сказала она с вызовом, - на ночь глядя, что бы меня по дороге бандиты
изнасиловали.
В это время по площади ехал грузовик с солдатами. Те таращились на нее так, что едва не
вывихнули себе шеи.
- Я хочу здесь переночевать, - сказала она.
Полковник пожал плечами.
- Могу у вас, - сказала она просто.
- Ну вот, - подумал полковник, - похоже Хаким объявился.
- Документы-то у тебя есть?
- Да, - сказала она и полезла в задний карман джинсов, - показать?
- Покажи.
Она протянула паспорт и бумагу с разрешением ездить в приграничных территориях. Все
было в полном порядке.
- Никифорова Мария, - прочитал он, - Маша.
Ее звали так же, как жену.
- Откуда едешь? - спросил полковник.
- Да, издалека, - сказала она.
- Готовить умеешь? - спросил он.
- Было бы из чего, - улыбнулась она, - я тебе такой шашлык сделаю, умереть не встать.
- Ну пойдем, - сказал полковник.
- Сейчас, - сказала она, - только вещи возьму. Она пошла к своему опелю, взяла из машины
сумку и они двинулись вдоль ограды сада, сложенной из булыжников скрепленных серой глиной,
мимо низких глинобитных домиков, вдоль старого пересохшего арыка.
- Самое удобное, - подумал полковник, - бытовое убийство при попытке изнасилования.
Никакой суеты. Приедет следователь, заберут тело. Назначат нового коменданта, - он думал об
этом спокойно, словно смотрел фильм про самого себя.
Зайдя в дом, в темном коридоре, полковник молча взял её за плечи, прижал к стене. Она с
готовностью обняла его и подставила полураскрытые губы. Он полез к ней под футболку, провел
рукой по спине и вытащил из-за пояса маленький браунинг.
- Так будет лучше, - сказал он, убирая пистолет в карман.
- А ты что думаешь, как одинокой девушке среди этих басмачей без нагана? - спросила она.
- Еще что-нибудь есть? - спросил он кивая на лежащую на полу сумку.
- Нет, - сказала она.
- Врешь, - сказал он спокойно.
- А ты что, боишься? - нахально спросила она.
- Нет.
- Ну тогда и успокойся. Я к тебе, как женщина пришла, - она произнесла это спокойным
твердым голосом, как артистка в театре. Или как дорогая проститутка.
- От кого? |
|
| |
- От Хакима.
- Кто он?
- А ты будто не знаешь.
- Знаю, - сказал полковник, - но лично не знаком.
Она пожала плечами, - старик, раньше, при коммунистах большим начальником был,
потом в религию ударился, гарем завел, шейхом стал.
- Что это такое шейх?
- Ну священник, значит.
- Священник,- повторил полковник.
- Священник, - кивнула она.
- Мой бывший замполит тоже в священники подался, - сказал полковник.
- Ну и что?
- Да, так, - сказал полковник, - ничего.
- Короче, - сказала Маша, глядя в лицо полковнику, - предложение такое. Ты оставляешь
прежние цены, я к тебе приезжаю раз в месяц отдохнуть, - Она улыбнулась и медленно стянула с
себя футболку.
- А если я откажусь, - задумчиво произнес полковник, глядя на нее, - и тебя арестую?
Она провела языком по губам и сказала ласково: - тогда на следующий день тебя уже не
будет. Нигде. И никто не найдет.
- А ты на чеченку не похожа, - сказал он.
- Чеченка к тебе бы и не пошла, - произнесла она, улыбаясь, - ей Кораном запрещено. За
такие вещи ихних женщин камнями забивают. Ну так что - согласен?
- Утром скажу.
- Хорошо, подумай, - сказала она, - у тебя ванна есть?
- Душ, - сказал он кивая на дверь в коридоре.
Она полезла в сумку, достала полотенце и какие-то разноцветные женские флаконы. Он
опустился на табуретку и смотрел на её руки. Руки были красивые, изящные пальцы, ногти с
перламутровым лаком. А под локтями бугристая кожа, изъеденная сотнями уколов. – Героин,
наверно, - подумал полковник.
Через месяц после разговора с замполитом, тесть приехал к Кудасову в полк с проверкой.
Такие проверки были делом обычным. Все десантные части под Москвой находились под
неусыпным оком высшего начальства.
Для встречи генерала солдаты торжественным маршем прошли по плацу мимо трибуны и
как в суворовские времена грянули троекратным ура. Затем все пошло по заранее составленному
плану - парашютный десант, стрельбы, полоса препятствий, рукопашный бой и под конец захват
здания, где скрывались учебные террористы с заложниками. Бой прошел четко, как в кино.
Заложников освободили, террористов ликвидировали.
После учений генерал произнес речь. Говорил о мощи российского оружия, солдатской
чести, боевой выручке и взаимопомощи. Говорить старик умел и любил.
По результатам проверки и за долгую и безупречную службу полковник был представлен к
ордену Кутузова. После вручения награды в актовом зале Министерства обороны, тесть явился к
нему домой. Подобные визиты были редкостью. Жена обычно навещала отца одна. У мужчин
отношения не сложились. Да и не могли они сложиться. Субординация не позволяла. Тем более
полковник начальству угождать не привык и к генералу в сыновья не набивался.
За столом выпили, хорошо закусили и генерал, как бы между прочим заметил, что скоро
Кудасову предстоит новое назначение. Полковник ждал продолжения этой темы, но не дождался.
Старик перевел разговор на какие-то политические сплетни, ругал депутатов, рассказал пару
анекдотов и вскоре был таков.
Полковник спрашивать не стал, полагая, что скоро все выяснится само. Так и случилось.
Все разъяснения и инструкции поступили сегодня же ночью, когда полковник уже лежал в
постели.
- Папа решил, что ты на юг поедешь, - сказала жена, ласково гладя его, - деньги
зарабатывать.
- Куда? - не понял полковник.
- На юг, - повторила жена, - за деньгами. Времена сейчас тяжелые, ты для страны служил,
теперь нужно и для семьи. Тем более, ты теперь орденоносец, уважаемый человек. Там таких
ценят.
Дальше последовала подробная инструкция. Сколько брать, где и от кого. Все уже
налажено, организовано и нужными людьми прикрыто. Нужен только хороший командир, чтобы
присмотрел за порядком. Прежний комендант Джахоя, неплохой был мужик, но запил. А это
опасно. Можно не только себя подставить, но и других.
- Три года нужно там продержаться, - сказала жена, - зато приедешь богатым человеком.
Чтобы потом не унижаться на грошовой пенсии и не идти подрабатывать в кабак швейцаром-
вышибалой.
Сказано все было четко, ясно, по-военному. Особенно по поводу швейцара-вышибалы.
Только одно слово было не названо. Одно банальное слово. Предательство.
Полковник произнес его сам. Однако скандала не вышло. У него и раньше не получались
скандалы. Он просто не умел скандалить. Он был солдат, а не склочник.
- А нету никакого предательства, - сказала жена спокойно, - ну скажи, кого ты защищал в
Афганистане? И кого ты будешь защищать сейчас? Алкоголика Ельцина? Ворюг в Госдуме?
Психа Жириновского? Или какой-нибудь Альфа-банк? Ну ответь мне? А о семье ты подумал?
Отец скоро уходит на пенсию. Больше нам помогать некому. А за что тебе платят зарплату? За то,
что ты профессиональный убийца. Ничего, кроме как стрелять, ты не умеешь. Да и не хотел
никогда уметь. Ну скажи, что ты можешь еще? Ответь мне, - она говорила жестко, как чужая. Как
прокурор на суде. А он молчал. Он не знал, что возразить. Любые аргументы казались лишь
глупыми словами. Он накинул халат и ушел курить на кухню. И больше к этой теме они не
возвращались. А затем пришел приказ о переводе его в Джахой. На прощанье жена сказала, -
потерпи, это только три года. Я знаю, ты сильный. Потерпи.
Он, действительно, был сильным. Он умел терпеть.
Уже под утро, после длинной ночи, в которой оба не сомкнули глаз, полковник вспомнил
Афганистан и свою первую брачную ночь.
- Чего ты улыбаешься? - спросила Маша, глядя, как он молча усмехнулся.
- Любопытная ты очень, - ответил он.
- Да, - сказала она, - любопытная. Я так думаю, если я с мужчиной в постели лежу, значит у
меня с ним отношения. Потому что жизнь короткая, а мне может тоже пожить хочется. Ясно?
- Ясно, - сказал полковник.
- Хочешь, я тебе честно скажу, - сказала она, улыбаясь.
- Ну скажи, - произнес полковник.
- Я думаю, что мне с тобой повезло.
- Да?
- Конечно, - сказала она, - тут ведь знаешь, можно на такое нарваться... То извращенцы
какие-нибудь, то садисты. На войне мужики дуреют вконец.
- Бывает, - сказал он.
- А ты на человека похож, - сказала она.
- Нет, - сказал он, - не похож.
- Это почему же?
- Мне один священник сказал.
- Это замполит твой?
- Откуда ты знаешь?
- Ты же сам про него говорил. А я все слушаю и запоминаю. У меня работа такая.
- Работа у тебя серьезная, - сказал полковник, затем добавил после паузы, - а если я
откажусь, ты меня убрать должна? В постели удобно и шума никакого. Бытовуха.
- А ты не откажешься, - сказала она, - зачем тебе отказываться. Что ты сумасшедший что
ли?
Он ничего не ответил.
- Я уйти хочу, - наконец произнес полковник.
- Куда? - удивилась она.
- Это мое дело.
- Слушай, а может ты в самом деле псих? - спросила она.
- Не знаю, - сказал полковник.
- Нет, ты точно псих, - сказала она, - тебе тут такие деньги идут, и делать для этого ничего
не надо. А там в Чечне, - она кивнула головой назад, - за сто баксов из тебя решето сделают.
- Ты за мои деньги переживаешь? - спросил он.
- Я за твои деньги не переживаю, - сказала она, - я за себя переживаю.
- А при чем тут ты?
- При том, - выпалила она, - только нормального мужика найдешь, так он сразу убежать
норовит. А я не знаю, кого тебе на замену пришлют. Может быть совсем чокнутого. Что я тогда с
ним делать буду. Или он со мной сделает. Знаешь?
- Нет, - сказал он, - не знаю.
- И хорошо, что не знаешь, - сказала она, - меньше знаешь - лучше спишь. Ну ты скажи
мне - куда ты собрался? Кто тебя там ждет?
Полковник ничего не ответил. У него не было таких слов, чтобы отвечать на такие
вопросы. Он и сам не знал, куда собрался. Он знал другое - здесь он влип. Это западня, из
которой надо уходить. Здесь в Джахое почти каждую ночь ему снился Афганистан. Огонь, свист
пуль, давно забытые лица. В Афганистане он тоже сильно влипал. Со своей ротой несколько раз
нарывался на засады, и душманы били их почти в упор. Выйти живым было почти не возможно.
Но он выходил. Выходил всегда. Иначе просто бы не дожил до сегодняшнего дня. Ему говорили,
что он везучий. Что он родился в рубашке. Он молча соглашался и никогда не продолжал
разговор о том, что выжить в этой мясорубке мог только сумасшедший. Он и был сумасшедшим.
Но это только его дело. Это больше никого не касалось. Только его. В Афганистане в разгар боя,
когда смерть собирала свой кровавый урожай, он чувствовал себя, как крыса в лабиринте. Это
случалось редко. Только когда казалось, что все, уже скоро конец. Когда от бешенства забываешь
обо всем и стреляешь не глядя. По слуху, по чутью. И двигаешься словно во сне. Это был какой-
то сложный, непонятный сон наяву. Или галлюцинация. Это точно была галлюцинация. У него
перед глазами появлялся лабиринт. Его невозможно описать. Он был непостижимым, как сама
жизнь. А Кудасов был крысой, бегущей по лабиринту. И впереди, в конце извилистых ходов, он
видел свет. Яркий, теплый свет голубого неба и ясного дня. Он шел на свет и всегда знал за каким
поворотом скрывается опасность. Его выводил из горящего ада не разум или расчет, а чутье. Он
чуял свою дорогу. Кудасов читал где-то, что звери и особенно птицы никогда не сбиваются с
пути. Они находят свою дорогу чутьем, которому нет объяснения. Даже рыбы, идущие на нерест,
глупые скользкие рыбы, проходят сотни километров по неизвестным маршрутам и всегда
выходят в одно и тоже место. Только человек вечно мечется и что-то ищет. Но чего ищет, не
знает сам. А зверь знает.
Там в Афганистане, когда его замполит был еще офицером, а не попом, они сидели как-то
перед ночным штурмом у костра, а где-то рядом среди камней выли шакалы. Замполит, запустив
палкой в темноту, чтобы отогнать этих тварей, сказал тогда, что звери не умеют думать, потому
им это не надо. Им не о чем думать, - сказал замполит, - им и так все ясно.
- Что все? - спросил кто-то из офицеров.
- Зачем они родились, и что им нужно в этом мире, - сказал замполит. Иногда он загибал
какие-то совершенно заумные вещи. Может быть, поэтому и подался в священники. Но эти слова
полковник запомнил. Он знал, что это правда. В бою его вел звериный инстинкт, и у него не было
вопросов. Он видел свет и шел вперед. Но никогда не успевал. Бой заканчивался раньше, чем он
мог добраться до залитой солнечным светом долины.
Потом, после боя, все забывалось. До следующего раза. Пока он не уехал из Афганистана.
У него началась другая, мирная жизнь, и эти воспоминания оставили его. А когда через много лет
он встретил своего замполита вновь, все вернулось. Ему стали сниться афганские горы, и он
снова увидел себя в бою.
Когда в Джахой привезли убитого чеченца, полковник долго глядел в его лицо. В мертвое
лицо мальчишки. И спрашивал себя, прав ли его замполит? Есть ли в мертвом человеческом лице
страшная тайна, о которой тот говорил сидя тогда на у полковника кухне. И кто он сам полковник
Кудасов - человек или зверь. И он ответил себе, что лучше быть зверем и в минуты опасности
идти на свет, по зову звериного инстинкта. Или лететь. Или плыть. Это все равно. Главное не
думать. Ему не нужны никакие тайны
вселенского холода и мрака. Он прорвется и так, как волк, который уходит из западни.
Полковник смотрел на Машу и молчал. - Тебе нужны деньги? - наконец произнес он.
- А что? - настороженно спросила она.
- Деньги тебе нужны? - повторил он.
- Сколько? - в ее глазах была тревога.
Полковник сделал равнодушное лицо. - Сколько дадут за караван? По старым ценам
должно быть четыре тысячи двести. Плюс то, что у меня в сейфе. Там тридцать пять тысяч
баксов. Ну и еще курьеры с собой иметь должны. Я думаю, всего тысяч пятьдесят будет. Тебе
хватит, чтобы уйти отсюда навсегда?
- А куда я пойду? - испуганно спросила она.
- Куда хочешь, - сказал он, - места много.
- Некуда мне идти, - сказала она вдруг с холодным спокойствием.
- Почему?
- Потому, - ответила она злым голосом, - вот это ты видел? - и вытянула вперед исколотую
руку.
- Героин? - спросил полковник.
- Все, - сказала она, - все что только бывает. У чеченцев есть все, что хочешь. А для меня
бесплатно. Ясно. Что ты думаешь, я бы с тобой тут за просто так лежала?
- Нет, - сказал полковник, - я так не думаю. Но и деньги тоже не маленькие. Тебе надолго
хватит. Лечиться пойдешь.
- Зачем? - спросила она.
Полковник пожал плечами.
- Не нужно мне это, - сказала она, - на черта. На черта мне такая жизнь. Все равно вокруг
одни психи. Я боюсь, - сказала она, - я вас всех боюсь. А так укололась и в раю. Понял. Там нет
никого. Ни вас, ни чеченцев. Там рай и мне там хорошо одной. Там светло - понял. Светло, как
нигде. И видела я всех вас оттуда в белых тапочках. Там меня никто не достанет. Никто, ясно?
- Ясно, - сказал полковник, - но деньги берешь, или нет?
- Беру, - тихо сказала она, - что я, совсем ненормальная, от таких денег отказываться.
- Если деньги возьмешь, - сказал полковник, - должна будешь сразу сматываться.
Маша внимательно смотрела на него, пытаясь понять, к чему он клонит.
- А если не возьмешь, - продолжал полковник, - все равно тебе надо уходить. Потому что
будут искать. И русские, и чеченцы.
- А ты чего задумал-то? - спросила она.
- Сказал же, ухожу, - произнес полковник.
- Знаю уже, - проговорила она, - а чего меня пугаешь?
- Я тебя не пугаю, - сказал полковник, - я предупреждаю. Здесь тебе делать нечего.
- Слушай, а может, мы вместе пойдем? - вдруг тихо проговорила она. - Вместе лучше. Я
баба - ничего. Тебе подойду. А если у меня нормальный мужик будет, я может и с этим делом, -
она кивнула на руку, - завяжу постепенно. У меня получится. Пойдем вместе, а? - она глядела на
него преданными глазами. - Можно в Азербайджан. Вон, через мост перейти и там. И никто не
найдет. А оттуда в Турцию. С деньгами везде жить можно. Пойдем, а?
- Нет, - сказал полковник, - я иду один. Туда вдвоем нельзя.
- Как это нельзя? - спросила она, - и за что ты мне вообще деньги даешь? Ты говори все до
конца. Может, я и не возьму твоих денег. Я же не знаю, что там у тебя на уме. Ты же
сумасшедший. Вон глаза-то как горят.
- Ты все равно не поймешь, - ответил полковник.
- А может, и пойму, - сказала она зло, - ты думаешь, ты один такой умный нашелся.
- Я не думаю, - сказал полковник, - хорошо, если хочешь, тебе скажу. Все равно больше не
увидимся. Никому не говорил, а тебе скажу. Я не человек, - произнес он, - я зверь.
- Нет, - сказала она, - ты человек. Ты сам не знаешь, какой ты человек. Это вот они не
люди, - она кивнула головой куда-то в сторону, указывая на пограничников и чеченцев. Они еще
хуже зверей. Знаешь, как на меня твой зам. смотрел, подполковник хренов, когда я в комендатуру
приходила, тебя искала. Как пес голодный смотрел. Ему только дай волю... А тебя, наверно,
раньше не любил никто. Ты всегда один был, - она помолчала немного, глядя на него влажными
глазами, а затем добавила, - как и я.
- Перестань, - сказал полковник, снова вспомнив свою жену, - я должен уйти. Человеку
отсюда не выбраться. А я выберусь. Как зверь уйду. Я смерти не боюсь. Все боятся, а я нет. Я
солдат. Я может и живу, только когда стреляю. И больше не будем об этом. Не спрашивай меня
ни о чем. Мне эти деньги не нужны больше. Там с деньгами делать нечего. Но вдвоем туда
нельзя. Ты же не можешь в свои героиновый рай кого-нибудь с собой прихватить. Так и я.
Возьмешь деньги и уходи. Что бы тебя больше здесь никто не видел. Никогда, - он поднялся с
постели и стал одеваться.
Рано утром, когда солнце медленно перевалило через горный хребет и зажгло оранжевым
светом острые камни на вершине, они спустились по еще спящей улице на площадь. Мимо них,
тихо цокая по копытами по камням, прошел ишак, груженым двумя большими мешками. На его
спине сидел мальчишка лет десяти в не по размеру большом зеленом военном бушлате. Рядом с
ишаком трусила тощая дворняга.
Они сели в белый опель, полковник завел мотор, машина тихо заурчала и медленно
поползла по площади, мимо пустой школы, с разбитыми стеклами, мимо старой мечети, мимо
утонувших в зелени деревьев домов, затем свернула на широкую улицу Ленина, ныне святого
халифа Абу-Бекра и скоро выехала к комендатуре. Там пока еще тоже было пусто и только сидя
на крыльце, привалившись спиной к стене, дремал часовой. При виде командира часовой
вскочил, вытянулся по стойке смирно и отдал честь.
Полковник кивнул ему, они вошли в вестибюль, поднялись по пустынной лестнице на
второй этаж. В своем кабинете полковник уселся за письменный стол, закурил и взглянул на часы.
- В десять утра, - подумал он, - должны прийти два бетеэра из штаба. Время еще есть.
- Номер мобильного телефона на грузовике знаешь? - спросил он.
Она молча кивнула.
- Набери.
Она набрала номер и протянула ему трубку.
- Алё, - сказал полковник, - комендант говорит... Я раздумал. Цены прежние. Сейчас к вам
подойдет человек. Ты ее знаешь. Да, она самая. Отдашь ей деньги. Ровно в десять откроют
шлагбаум. Можешь ехать. Все, конец связи.
Он положил трубку, - бери свою машину езжай к ним, - сказал он, - я дам команду, тебя
пропустят. Долго не задерживайся. Возьмешь деньги и назад. Ровно в десять ты должна быть
перед комендатурой. Когда я позову, подойдешь, возьмешь портфель и уедешь. Не оглядываясь.
- Не оглядываясь, - как эхо повторила она.
- Не оглядываясь, - повторил полковник.
- Я боюсь, - сказала она.
- Чего? У тебя будет минут пять - семь доехать до шлагбаума. Времени достаточно.
Успеешь.
- Мне страшно, - повторила она.
- Чего?
Она смотрела ему в лицо. - Когда я была маленькой, - сказала она тихо, - бабушка читала
мне библию на ночь. Мне казалось, что это какая-то страшная, бесконечная, запутанная сказка. Я
почти ничего не помню оттуда, только одно место, как какой-то старик уходил из города и вел с
собой жену и дочерей. А город должен сгореть. И он сказал своей жене, - иди и не оглядывайся.
Она обещала ему, но не удержалась и оглянулась назад.
- И что?
- И превратилась в соляной столб, - сказала Маша, - а город этот назывался Содом.
- А ты уедешь и не оглянешься, - сказал полковник, - и тебя здесь больше не будет.
Никогда.
- Зачем тебе это? - спросила она.
- Не спрашивай, - сказал он, - я так хочу. С тех пор, как я женился, мне перестали
нравиться женщины. Ты первая.
- Я хочу с тобой, - сказала она.
- Нет, - ответил он, - туда вдвоем не пройти. Все иди. Уже пора.
Она поднялась и медленно, глядя в пол, направилась к двери.
Полковник взял телефонную трубку и набрал номер, - Иванов, - сказал он дежурному
офицеру на КПП,- сейчас через мост поедет белый опель. Там будет женщина. Пропусти. Она
сегодня будет несколько раз границу пересекать. И еще. Ровно в десять через мост пойдут
грузовики с иранскими номерами. Да, которые сейчас на том берегу стоят. С ними все в порядке.
Не задерживай. Все конец связи. - он положил трубку и взглянул в окно. На вершине горного
перевала лежало белое облако.
Минут через десять под окнами кабинета полковника послышался низкий рев
бронетранспортеров. Две приземистые гусеничные машины остановились у крыльца
комендатуры. Двери одной из них распахнулись и оттуда вышли два офицера камуфляжной
форме. В руках одного из них был черный кожаный портфель. Они молча направились в
комендатуру. Еще через минуту со стороны границы подъехал белый опель и встал неподалеку от
бетеэров. В это время дверь кабинета открылась и на пороге появились офицеры. Их лица были
пустыми и неподвижными, как у манекенов. Или у наемных убийц. Один из них достал из
кармана связку ключей, нашел нужный и запер изнутри дверь. После чего прислонился к стене и
остался стоять у дверей. Другой направился к полковнику. Полковник кивнул в знак приветствия,
однако ему никто не ответил. Курьеры все делали молча.
Когда второй подошел к столу, полковник не торопясь полез в карман брюк, достал ключи, встал
и пошел к сейфу. Курьер двинулся за ним. Пока полковник отрывал сейф, загородив его спиной,
курьер, стоя сзади открыл портфель и приготовился принимать деньги. - Сколько? - спросил он.
- Тридцать пять тысяч, - ответил полковник, медленно открывая тяжелую дверь сейфа.
Курьер застыл сзади с открытым портфелем. Полковник неторопливо протянул руку
внутрь сейфа. Там на стопке с долларами лежал черный вороненый пистолет и две пары
наручников. Стоя так, чтобы из-за его спины курьер не мог видеть, что лежит в сейфе, полковник
взял пистолет и, резко развернувшись, ударил рукояткой курьера в голову. Удар пришелся в
висок. Курьер коротко охнув, выпустил из рук портфель и рухнул на пол. По его лицу поползла
фиолетовая струйка крови. В этот же момент ствол пистолета уже смотрел в лоб стоящего у
двери. Тот побледнел и не проронил ни слова.
- Шевельнешься, - тихо сказал полковник, - убью.
Курьер стоял неподвижно, словно окаменел.
- Руки за голову, - произнес полковник, - медленно ко мне.
Курьер боязливо двинулся вперед.
- Подними портфель, - сказал полковник.
Тот с трудом согнулся, взял портфель.
- Хорошо, - сказал полковник, отступая на шаг в сторону, - теперь иди к сейфу, положи
деньги в портфель.
Курьер молча сделал, как приказали.
- Теперь возьми одни наручники и пристегни этого ублюдка, - полковник кивнул на
лежащего на полу.
Курьер дрожащими руками защелкнул наручники. В это время лежащий на полу офицер
открыл глаза. Взгляд его плавал. Похоже, он еще не понял, что произошло.
- Встань к окну, - сказал полковник.
Курьер медленно отошел.
Полковник, не сводя с него глаз, подошел к лежащему, вынул у него из кобуры пистолет,
положил рядом с портфелем.
- Теперь медленно ко мне, руки за головой, - в это время он подошел к сейфу и взял еще
одни наручники, - правую руку вперед.
Курьер протянул руку. На его руке защелкнулось стальное кольцо.
- Теперь другую.
Когда второй курьер оказался в наручниках, полковник вытащил у него из кобуры
пистолет и обыскал. Во внутреннем кармане оказался еще один. Он положил оружие на стол
рядом с портфелем. Затем достал из письменного стола еще одни наручники и приковал обоих
курьеров друг к другу, а свободный конец пристегнул к чугунной батарее отопления. После этого
достал из стола лейкопластырь и заклеил обоим рот. Первый курьер стонал. Второй сидел у
батареи тихо и тупо смотрел перед собой.
Полковник взял портфель, открыл ключом дверь кабинета и вышел в коридор, тихо
прикрыв ее за собой.
Оказавшись на улице и пройдя мимо белого опеля, в котором сидела Маша, он направился
ко второму бетеэру. Постучал ему в маленькое окно металлической двери, показывая на
портфель.
Водитель удивленно взглянул на портфель в руках полковника.
- Просили передать, - спокойно сказал полковник, - возьми.
Тот явно ничего не слышал.
- Возьми, - громко сказал полковник, показывая на портфель.
Водитель недоверчиво смотрел на полковника, но не пошевелился.
- Глухой ты, что ли? - прокричал полковник, нагибаясь к окну.
Водитель бетеэра коротко взглянул в лобовое окно, затем по сторонам, и наконец не
увидев ничего подозрительного потянулся к ручке двери. Через секунду дверь со скрипом
отворилась.
- Возьми портфель, - сказал полковник, сейчас твои подойдут.
- Нет, - сказал водитель, - он должен быть там, - и он кивнул на первый бетеэр. И вообще,
почему он у вас?
- Там твои по телефону говорят, - сказал полковник, - им из штаба позвонили. Какое-то
ЧП.
Водитель пожал плечами, - подождите здесь, сейчас они придут.
- Нет у меня времени тут с тобою базарить. Держи портфель, мне пора, - он стал
протискивать портфель в приоткрытую дверь бетеэра. Водитель наклонился в сторону двери,
чтобы принять портфель. Левой рукой полковник протянул ему портфель, а правой достал из
кармана пистолет, - тихо, спокойно, - сказал он, - подвинься, - и кивнул на сиденье у дальнего
окна.
Водитель оторопело смотрел в черное отверстие ствола.
- В угол, - сказал полковник, - или хочешь дырку в башке?
Водитель медленно, не спуская глаз с пистолета, задвинулся в дальний угол.
Не опуская пистолет, полковник коротко взглянул на опель и кивнул. Дверь машины
открылась, оттуда вышла Маша и пошла к бетеэру. Когда она была уже рядом, полковник
протянул ей портфель и сказал только, - все, прощай, больше не увидимся.
Она ничего не ответила, лишь взглянула на него, взяла портфель, повернулась и пошла к
машине.
Полковник сел в бетеэр и захлопнул дверь. Водитель сидел не шелохнувшись.
- Руку, - сказал полковник.
Водитель испуганно таращился на него, но не шевелился. В это время полковник увидел
через лобовое стекло, как белый опель тронулся с места и двинулся в сторону границы.
- Глухой? - спросил полковник водителя.
- Зачем? - испуганно спросил водитель.
- Руку, - повторил полковник.
Водитель протянул руку. На ней защелкнулось кольцо наручника. За тем на другой. После
этого полковник достал мобильный телефон, быстро набрал номер. В трубке послышались гудки.
Полковник посмотрел на часы. Было без семи десять. – Ну, - сказал он нетерпеливо, глядя на
телефон, - ну где же ты?
Наконец в трубке раздался голос, - подполковник Смирнов.
- Товарищ подполковник срочно ко мне, - сказал полковник, - на машине. Чтобы через
пять минут был у меня в кабинете.
- Вась, а что случилось-то? - спросил Сидоров.
- Срочно, - рявкнул полковник, - у нас ЧП, - и выключил телефон. Затем вновь взглянул на
часы. До десяти оставалось четыре минуты. – Поехали, - сказал он и нажал газ. Бетеэр двинулся в
сторону площади. Когда площадь уже замаячила в конце улицы, мимо пронесся газик, в котором
сидел Смирнов. – Молодец, - сказал полковник, провожая его глазами, - вовремя успеешь. - Он
остановил бетеэр, - выходи, - сказал он водителю. Тот испуганно смотрел на него.
- Выходи, - почти закричал полковник, - быстрее.
Водитель судорожно, скованными руками, пытался открыть дверь. Она не поддавалась.
Полковник молча ждал. Наконец дверь открылась и водитель выпал на улицу, - дверь закрой, -
крикнул полковник. Водитель с силой захлопнул дверь. Бетеэр рванулся вперед.
По улице, которая шла от моста в это время уже двигалась колонна грузовиков. Они шли
не спеша, километров тридцать в час, словно все самое плохое было у них уже позади. Полковник
выехал на середину площади, развернулся лицом к колонне, снял с предохранителя
крупнокалиберный пулемет и стал ждать.
В это время подполковник Смирнов, влетел в кабинет начальника гарнизона и остановился
как вкопанный. На полу сидели прикованные к батарее два штабных курьера. Рты их были
заклеены лейкопластырем. Они в такт пытались раскачать батарею отопления, чтобы сорвать ее
со стены и освободиться. Однако чугунные трубы не поддавались. На столе валялось их оружие.
Увидев Смирнова, они яростно замычали, и страшно вращая глазами, пытались указать глазами
на стол, где лежали ключи от наручников. Черного портфеля, который Смирнов видел у них
раньше, и в котором, он знал, они возят деньги, не было. Раздумья подполковника длились
несколько мгновений. Он был человек осторожный и прежде чем что-то сделать, всегда думал,
чем все может закончиться. В том, что их приковал Кудасов, у него не было сомнений. Больше
было некому. Только какого черта? И зачем вызвал его? Опасаясь засады, или еще чего-нибудь
непредвиденного, Смирнов выглянул в коридор. Там было тихо и пусто. Затем дальняя дверь в
коридоре открылась, из нее вышел прапорщик и что-то насвистывая стал спускаться по лестнице.
Смирнов лихорадочно соображал, на чьей стороне в этой заварухе должен быть он. На стороне
Кудасова? Или штабных офицеров, а значит и всего высшего начальства? И вообще, что за игра
началась? Между тем прикованные офицеры рвались и хрипели. Кудасов сумасшедший, - подумал
Смирнов, - и эта баба к тому же. Он взял ключи со стола и пошел к ним. - Теперь Кудасов труп, -
подумал Смирнов, - живым он не уйдет, иначе повяжут всех.
Когда он отстегнул курьеров, один их них резко вскочил, другой встал с трудом. Его лицо
было в крови.
- Где он!!? - закричал первый.
- Кто? - спросил Смирнов.
- Командир твой!!?
- Понятия не имею.
- Вниз, - сказал первый, - далеко ему не уйти. Возьми людей, будем искать.
Когда колонна грузовиков подошла к площади, полковник высунулся из верхнего люка
бетеэра и дал из автомата короткую очередь в воздух. Грузовики остановились. В первом
открылась дверь, и на подножке появился чеченец, с которым полковник говорил три дня назад.
- Что случилось начальник? - крикнул он.
- Тормози, - сказал полковник, - грузовики арестованы.
- Ты что!! - закричал чеченец, - деньги взял, а теперь...
В это время на улице ведущей от комендатуры, позади полковника показался штабной
бетеэр. Он несся на полной скорости к площади. Увидев его, водитель грузовика что-то злобно
крикнул по-чеченски, выхватил из кабины автомат и длинной очередью всадил по полковнику.
Но тот уже нырнул вниз. Из грузовиков выскочили чеченцы с автоматами и гранатометами и
залегли между колес, видимо, желая дорого продать свою жизнь. В это время со стороны казарм
к площади вышли еще два бетеэра, танк и три грузовика с солдатами. В танке, на месте наводчика
сидел подполковник Смирнов.
Чеченцы ударили одновременно по обоим бетеэрам. По броне заскрежетали пули.
Полковник прильнул к прицелу крупнокалиберного пулемета и врезал по грузовикам.
Посыпались стекла, у двух с грохотом лопнули шины. Между тем штабной бетеэр уже бил из
пулемета пытаясь достать полковника. Полковник рванулся по периметру площади, чтобы
открыть для огня чеченцев штабной бетеэр, уже въезжавший в это время на площадь. Его маневр
удался. Лежащий под грузовиком чеченец в камуфляжной форме с криком «Аллах акбар», жахнул
из гранатомета по штабному бетеэру. Граната с мерзким шипящим звуком, покачивая хвостовым
оперением, пронеслась через площадь и вошла штабному в лоб. Раздался взрыв и из
образовавшейся дыры повалил густой черный дым. Бетеэр резко дернулся, остановился и
загорелся. Между тем подходящие по улице со стороны казарм, пограничники начали
обстреливать площадь. Чеченцы отвечали из автоматов и гранатометов. Площадь стало
заволакивать дымом.
В это время белый опель, пройдя пограничный шлагбаум, уже был на азербайджанской
стороне. Он стоял носом к границе, и Маша через лобовое стекло смотрела на поднимающиеся с
площади клубы черного дыма. На сиденье рядом с ней лежал портфель с деньгами.
Лицо ее было неподвижным, словно мертвым. - Псих, - прошептала она, - Господи, какой
же он псих. Она беззвучно плакала, ее глаза и щеки почернели от расплывшейся туши. Наконец
словно в сомнамбулическом сне она завела мотор, машина завыла, резко рванулась с места, в
несколько секунд пролетела мост и протаранив шлагбаум, под крики и выстрелы пограничного
наряда понеслась к площади.
Между тем бой на площади разгорался. Спешившиеся из грузовиков солдаты медленно
брали площадь в кольцо. С запада, со стороны границы из автоматов и гранатометов
отстреливались чеченцы. С противоположной стороны били пограничные бетеэры и танк. Бетеэр
полковника метался между ними, поливая огнем тех и других. Боезапаса было достаточно. Когда
он проходил по широкой дуге мимо чеченцев, на площадь выскочил белый опель. Он резко с
визгом обогнул грузовики и хотел рвануться дальше, прямо к бетеэру полковника. Тот едва успел
отпустить гашетку пулемета, чтобы не задеть его, но опоздал. Несколько пуль прошили капот,
опель занесло, повело к грузовикам, он ударился о переднее колесо крайней машины и встал.
Маша, целая и невредимая выскочила из машины и нырнула под колеса грузовиков. Ей вдогонку
пошла пулеметная очередь из пограничного бетеэра, но было поздно.
- Ну куда же ты? - прошептал полковник, - сказал же, уходи и не оглядывайся. Идиотка! -
он лихорадочно двигал рычагами управления, маневрируя между чеченцами и пограничниками
чтобы не подставляться под прямую наводку. Его железная машина рыча и воя носилась по
площади, поливая все вокруг длинными пулеметными очередями. Позади, у него за спиной, в
заднем отсеке для пехоты, зияла огромная черная дыра от противотанковой гранаты прошедшей
навылет. В кабине пахло паленым, но бетеэр еще чудом жил и яростно огрызался. Площадь
между тем превратилась в гладиаторскую арену. Обезумевшие от присутствия близкой смерти
люди не жалели патронов, изрыгали вокруг себя потоки раскаленного свинца. Подбитая штабная
машина исходила густыми клубами черного дыма, превратившись для экипажа в погребальный
костер. Полковник чувствовал, что еще минута - и дикая пляска смерти уже достигнет своей
вершины. Это было странное, вдохновенное чувство приближения чего-то гигантского и
нечеловеческого, чувство, какое бывает наверно лишь у поэтов или наркоманов. Правда
полковник не был ни тем, ни другим. Он был солдатом и понимал лишь язык войны. Но и этого
было не мало. И наконец, он дождался. Среди дыма и огня, в воздухе сотрясаемом грохотом
взрывов и свистом пуль у него перед глазами медленно сгущаясь из дыма и копоти соткалась
удивительная картина, похожая на гигантский, умопомрачительный иероглиф, наполненный
таинственным, нечеловеческим смыслом. Но и полковник уже больше не был человеком, поэтому
странное видение не испугало его. Появившийся лабиринт был теперь его миром и в конце его
странных, похожих на линии судьбы ходов, он вновь увидел свет. Этот свет исходил от мечети.
Во время боя несколько шальных пуль попало в ветхое строение, устланное изнутри старыми
коврами, и мечеть заполыхала. Однако полковник видел сейчас вовсе не горящие здание, а
удивительные сияющие золотые ворота, в которые от должен был успеть войти.
Он развернул свой бетеэр и с ревом понесся туда, откуда исходило сияние, больше не обращая
внимания ни на выстрелы, ни на запутанные ходы лабиринта. Он знал, что в этот раз дойдет до
самого конца и бой не успеет закончиться раньше. И он не ошибся. Его бывший заместитель,
подполковник Смирнов, поймав, наконец, в танковый прицел летящий к мечети бетеэр Кудасова,
сказал тихо, и даже с сожалением: - Прощай командир, - и нажал на спуск.
Грохнул выстрел, танк вздрогнул и бронебойный снаряд шестьдесят восьмого калибра вошел в
спину бетеэру, уже пробившемуся через кирпичную стену во внутренний зал мечети, расписанный
затейливой голубой арабской вязью с хвалой Аллаху, пророку его Магомету, родственникам,
женам и детям пророка, а также святым имамам и всем правоверным жаждущим истины и
райского блаженства. Раздался глухой взрыв, отразившийся в стенах зала гулким эхом, купол
мечети и минарет, похожий на ракету на старте, затряслись, словно минарет и в самом деле
собирался взлететь, и медленно рухнули вниз, погребя под собой железную машину полковника.
Завороженный зрелищем гибнущего храма, Смирнов несколько мгновений смотрел, как
медленно падает высокий минарет. А когда, наконец, перевел танковый перископ на остатки
отстреливающегося чеченского каравана, то с ужасом увидел, как из под колес обгоревшего
грузовика, из объятий проститутки, ночевавшей этой ночью у Кудасова, на него смотрит черное
дуло гранатомета. Страшно выматерившись, он развернул пушку и врубил по гранатомету
разрывным снарядом. Последнее, что он успел заметить, было легкое облако дыма, поднявшееся
над стволом гранатомета. Два выстрела раздались одновременно, а затем грохнули два взрыва.
Сначала взлетел в воздух грузовик, разметав в разные стороны колеса, двери и покореженные
куски металла уже непонятного происхождения, а затем похожая на стрелу, кумулятивная граната
вошла под башню танка и страшным, ослепительным пламенем выжгла все, что было у него
внутри, превратив боевую машину в мертвый скелет.
Кудасов в это время был уже далеко. Краски того места, куда он так стремился и наконец
попал, были ярче всего того, что ему приходилось видеть прежде. Над ним сияло ослепительное
белое солнце, а под ногами лежал желтый песок бескрайней пустыни. Впереди, по пустыне,
медленно шли люди в белых одеждах, расходясь двумя цепями в разные стороны, на запад и на
восток. Полковник еще не знал, что это дети странника Авраама, покинувшего много лет назад по
воле Бога Вавилон и отправившегося в ханаанские земли, основывать там новый
могущественный род. А люди, молчаливо бредущие по пескам - две ветви отпрысков старца.
Одна из них, через сына его Исаака - иудеи. Другая от сына его Исмаила - арабы. Не мог также
знать полковник, что в впереди у детей Исаака египетский плен, завоевание Палестины и
наконец явление человека, назвавшего себя мессией из Назарета, перед которым преклонились
одни и которого отвергли другие. Детям же Измаила, шедшим в другую сторону, еще только
суждено было построить священную Каабу, явить миру мессию из Мекки и за несколько
десятилетий покорить полмира. И расходились они сейчас, чтобы встретиться позже, спустя
тысячелетия и с оружием в руках продолжить свой вековой спор о том, кто лучше из них
понимает высшую истину, светящую подобно негасимому солнцу, которое и привело полковника
в эту безводную пустыню.
Он постоял немного, жмурясь под лучами знойного солнца, и пошел наугад направо, отдав
себя на волю слепой судьбы. Догнав медленно бредущих по пустыне людей, он двинулся за ними.
Какая-то женщина, шедшая впереди него, обернулась, посмотрела на него долгим взглядом и
протянула ему руку. Он взял ее руку в свою, с чувством, что где-то они уже встречались. Хотя где,
он так и не смог припомнить. Не мог он также понять, откуда у него взялось это странное
чувство. Наверно родинка над верхней губой показалась ему знакомой. Но он сразу же позабыл о
ней. Впереди его ждал долгий путь. Путь тысячелетней войны. Ибо никто из этих людей еще не
догадывался, что в то место, куда позвал их таинственный и невидимый Бог, невозможно войти с
оружием в руках. А тем более въехать на бронетранспортере. Так уж странно устроен этот мир.
Между тем бой на центральной площади Джахоя скоро закончился. Чеченский караван с
оружием был уничтожен. Из пятнадцати человек его охраны в живых не осталось никого. Вместе
с ними погибла и девушка по имени Маша. Комиссия из военной прокуратуры, прибывшая
расследовать этот трагический инцидент, не смогла идентифицировать ее личность. Ее
обгоревшие документы прочесть не удалось.
После проведения тщательной проверки, комиссия установила, что полковник Кудасов,
как и его заместитель подполковник Смирнов, а также офицеры штаба закавказского военного
округа майор Никитин и подполковник Самойлов, прибывшие в тот день в гарнизон Джахоя с
плановой проверкой мер безопасности хранения оружия и боеприпасов, героически погибли в
бою с чеченскими террористами. Все офицеры посмертно были награждены правительственным
наградами. Кудасову же, по предложению московского начальства, посмертно было присвоено
звание генерала. В связи с этим его жене была предоставлена пожизненная генеральская пенсия,
за мужа, погибшего во время боевых действий.
|
|
|
|
