| |
Юлия Андреева
История графини Д.
Когда я родилась, моя мама напоминала раскаленную печь, а акушерка загорела до
черноты, за что и выставила кругленький счет.
Уже в три года от меня спокойно прикуривали друзья семьи и посетители нашего
салона. Тетка Лукерья хотела, было, объявить меня чудом, но все испугались нашествия
богомолок и странников, которых в Москве в тот год было премного. Прислуга однозначно
заявила, что от барышни, то есть от меня, у нее и так хлопот полон рот, а от паломников грязи
не оберешься, и если господа меня чудом объявлять станут, ноги ее боле в этом доме не будет.
А тогда и дому и салону конец, ведь Мавра и за прислугу и за кухарку и нянькой мне была. В
начале, ее правда Марфой звали, это, пообщавшись с младенцем, Маврой стала. А возни со
мной было и в правду много, чуть не успеешь и простынок не досчитаешься, одни угли. Мавра
плакала, бывало, что на мне вещи, как на огне горят, и то правда.
Тетка в церковь меня еще таскала, да от святой воды я пшикала не богоугодно, так что
Лукерья Петровна меня от сраму в покое оставила, а родителям присоветовала набрать
большой чан с водой и притопить меня там малость, чтоб дух огневой сам вышел. Для дела
такого она в губернии за сто верст монастырь татарами разрушенный выискала. Но отец
запротестовал, говорил: "Де негоже божье место в баню превращать". Он-то все предвидел. "А
с годами, - говорил, - огонь этот поглубже запрячется, как тело подрастет, а то, пока маленькое
оно, пламя все тут, как в угле. В чем-то прав он был, огонь поуменьшился, но не от размеров,
разумеется, скорее сама сдерживаться приучилась, хорониться, да и что поделаешь, ежели
природа моя такая. По виду я смугла, волосы, словно пламенем рыжим поддернуты, с бронзой
плавленой еще сходство имеют, глаза карие. Болеть я в жизни не болела, всякую холеру
выжигала, иной раз братик или сестричка занемогут, так я их обхвачу, расцелую, вместе с
ними лягу, так болезнь и сбежит, старшая я, и ребят любила всегда, да только бледные они,
малохольные, рядом с ними я как пышка испеченная перед тестом нетронутым, холодным.
Из-за внешности такой родители мои перемучались - мать княжна русская (в смысле,
русая) - бледна да нежна, отец финн - альбинос. Придумали с горем пополам дальнюю родню,
то ли грузин, но ли индусов. А Мавра меня цыганочкой звала, над салоном отец, любивший
точности, знак огня прибил, хотя с моим появлением топили разве что для отвода глаз.
Шутники писали в альбом, что я будто бы помесь принцессы и дракона, только
пламени не извергаю. - Почему же нет? Поначалу меня еще спать укладывали, потом мучаться
перестали. Не могу я ни спать, ни лежать, колеса огненные с языческих праздников во мне
крутятся, не остановятся.
Женихи стороной обходили, ну и Бог с ними. Пока в усадьбе жили, то-то приволье -
целый день с конями, они меня любили, цыгане тоже привечали. А как в город свезли замуж
выдавать, скука смертная. Туда не пойди, сюда не ступи, то не скажи, это не брякни, а тут еще
батюшка одному графенку заезжему проигрался в прах, имение, усадьба с молотка пошли.
Сестра Ксения в монастырь подалась, хотели и меня туда, да граф, что отца обыграл, как раз к
нам обедать приехал.
Вот не поверите, а как глазами я с ним встретилась, сразу поняла, моим будет, не такие
жеребцы под моей уздой ходили. Так родным и сказала. Мать в обморок, сестры в слезы, а
тетка по городу бегала, бегала и все про того графа разузнала. Прилетела, ни жива, ни мертва,
говорит: граф этот хоть и весьма богат, а вампир первостатейный, колдун будто бы, алхимик, а
в доме его четыре гроба стоят, и в трех из них ведьмы вампирши лежат, а в четвертый он сам
лазает. А еще, будто плащ у него черный, как крылья летучей мыши и много душ невинных он
загубил, графинь, принцесс разных и что хуже, говорят, была у него одна танцовщица! Но о
том и говорить-то неприлично, об этом шепчутся, так как Дракула очень богат, и
предположениями такими репутацию его замарать можно. Оплакали, помолились, а через три
дня и свадьбу сыграли.
Вот только за эти три дня я намучалась, четыре раза огонь из меня так и летел, взгляды
искрами рассыпались, в ручках кочережки ломались. Платье свадебное истлевало на
примерках. Мавра сказывала, что за всю жизнь такого убытка от меня не видела, как перед
этой свадьбой.
А жениха привели, худой, бледный, на покойника похож, только глаза горят, вот глаза
мне его нравились.
В том, что все вздохнули спокойно после нашего отъезда, нисколько не сомневаюсь. Но
по правде говоря, никогда раньше такой жар от меня не шел.
Год прошел чудесно, если не считать того, что ведьм-мерзавок я лично за волосья на
улицу вытолкала. Дракула повзрослел, порозовел, говорили, поправился даже малость. А что,
ему идет. Характер поживее стал, и мне этот брак на пользу, как никак дама, мужа своего
люблю до жути. Так что год мы практически нигде не бывали, друг на друга нарадоваться не
могли.
А весной он сбежал. Я чуть не умерла, не плакала, врать не буду, только гнев во мне
кипел, слезы испепелял, сомнения разные в голосу заталкивал: - Что, если муж мой другую
нашел? Вдруг я ему чем то не нравилась, не подходила? Тонкости во мне нет, нежности, это
правда, врать не буду. Зато любила я его, мочи нет! Задушить была рада, зацеловать, что б ни о
чем не думал, только моим был. Через три дня мальчишка из слуг сознался, в порт, мол граф
уехал. Я на коня и за ним.
А что, такая любовь. В порту кораблик наш уже на всех парусах далеко в море плыл, ну
я благо денег с собой взяла, другой наняла, паруса сама ставила, день и ночь на горизонт
смотрела, пока вдруг зарево над головой не заметила, матросики от меня в страхе разбегаются,
посмотрела, а волосы мои пламенем золотым сделались, огненными змеями обвили мачты,
засуетились, заплесали по парусам. Капитан меня возьми и в воду сбрось. Минут пятнадцать
поплавала, а тут и другие попадали. Да хорошо, не далеко ушли, два суденышка на помощь
идут. Увидели меня, закричали: - Человек, мол, за бортом!
А как вытащили, опять напасть, искры во все стороны попрыгали, огоньки
разноцветные по мачтам заплясали. Любо дорого. Капитан возьми и заори: "Женщина на
борту, женщина"! и плюх меня обратно. А с другого корабля уже орут: "Человек за бортом,
человек за бортом"! Схватили, подняли. Только волосы с лица убрала, что такое, опять:
"Женщина на корабле"! Так и кидали, пока муж не подоспел.
Обнял он меня, на руки поднял, в шейку поцеловал, укусил даже. А что, такая любовь.
Никуда он от меня теперь не денется. А что, тонкости во мне, хрупкости нет? Да кому нужны
они? Сила есть, страсть нечеловеческая. Он один такой на свете, уникальный мой, и я тоже.
Дракула иногда мне так и говорит: - И почему это меня чудовищем называют?
- Не знаю, милый, откуда мне знать. - Я же ничего от него, кроме нежности не видела.
А что, такая любовь.
|
|
|
|
