|
Елена Шерман Понедельник
Сегодня все вещи сговорились против меня, ничего не отыскивается. Обычно
не сразу, но отыскивается все - свитер за креслом, колготки под кроватью, джинсы
еще где-нибудь, где им не положено быть и где они неизвестно как очутились. Но
сегодня я не могу найти ничего, и стою и плачу, как дура, в верхе от пижамы
посреди комнаты, заваленной всяким хламом. Особенно много хлама на столе - от
глянцевых журналов, когда-то купленных, чтобы издеваться над ними и
прочитанных до конца, до кожуры когда-то съеденных апельсинов. Все свалено в
кучу - крем для рук, газета с телепрограммой за прошлый месяц... телевизора уже
нет, а газета осталась, абсурд какой-то... книжки, диски, бумажки, обрывки и
остатки чего-то. Не могу смотреть на этот стол, на эту комнату. Лучше уйду куда-то.
Но куда я уйду, если мои вещи объявили мне бойкот?
Ужасно сегодня день начался, словно набираешь его на компе, забыв
переключить клавиатуру с английского на русский. Я отчетливо помню, что сегодня
я что-то должна сделать, но что? Позвонить? Пойти? Утопиться? Выйти замуж? Или
убраться у себя в комнате? Я не могу вспомнить, что я должна сделать, и это пугало
б меня, если б меня еще хоть что-нибудь пугало в этой жизни. Страх - это хорошо,
это яркие краски, а в моей жизни все серое, и уже давно. Не помню, сколько
месяцев, но давно. Сначала были все оттенки серого - от светлого, жемчужно-серого
до цвета асфальта, а теперь один асфальт. И черный кофе днем и ночью,
громадными чашками, в каждой по 5-6 чайных ложек растворимого кофе,
совершенно ужасный кофе. Гадость страшная. Зачем я его пью? Бальзак умер от
такого кофе. Ну, не от такого, но похожего. А я еще и не Бальзак. Он был жирный, а
я вешу 50 кг. Хотя, нет, наверно, уже меньше. Давно не взвешивалась. Вот еще
чепуха - взвешиваться. Кому это надо? Кому какое дело, сколько человек весит?
Что, на мясо меня продавать будут, что ли?
Все чепуха, все ерунда и плесень. Вчера включаю приемник, а там на всех
каналах Земфира. И как жить в таком мире? Как жить в таком мире, я вас
спрашиваю, господа? Кто-нибудь спрашивал у меня лично, хочу ли я слушать
Земфиру? И не верьте этим хит-парадам, все хит-парады составляют ди-джеи
радиостанций хмурым ранним утром с большого бодуна (как я сейчас). И музыку
эти ди-джеи ненавидят всем сердцем. Точно так же, как кутюрье-педерасты,
придумывавшие всю женскую моду, ненавидят женщин. Только Шанель... Да и
то... Рюшечки, бантики, длина до колена, искусственный жемчуг - все-таки и она
была провинциальной мещанкой. А я вот хочу ярко-красный кожаный комбинезон в
обтяжку. И так ходить по улицам, пугая обывателей. Но к нему надо побрить
голову, я уже прикидывала - кроме лысины, никакая прическа не идет, а на это я
пока не могу решиться. Я уже обкромсала себя до минимума, но какая-то
растительность на голове еще есть. Вот так... обыватели могут еще чуть-чуть
пожить спокойно. И комбинезон, наверно, стоит кучу денег, и я даже не знаю, где
его можно купить. Да и не нужен мне никакой комбинезон, это я так, от не фиг
делать, забавляю себя неизвестно чем.
А что мне нужно? Чего я хочу? Когда-то были грандиозные планы, например,
я хотела петь в Венеции. Не в гондолах. На улицах. Петь в Венеции стихи Бродского -
по-моему, великолепно. И петь именно по-русски, на языке оригинала. Уличная
певица в Венеции, поющая стихи Бродского. Ради такой судьбы можно было и
пострадать немного, и поголодать, и что угодно, только, к сожалению, я не умею
петь. И Бродского почти не читала - так, пару стихотворений. Ну, знаю наизусть
"Ни страны, ни погоста", так на одном стихотворении далеко не уедешь. Но все
равно, представьте себе: узкая улица старой Венеции, мутные воды канала, старый-
престарый дом с решетками на окнах, и на двери решетка, вечер, у стены стоит
тонкая женщина в черном длинном шелковом платье, без всяких украшений, возле
нее двое смуглых молчаливых мужчин с гитарами, сидят у ее ног, и она поет очень
печально и очень хорошо о безнадежности возвращения и бессмысленности пути ...
ну, я не знаю, ну как такое может не понравиться? Я закрываю глаза и вижу это. Я
даже ощущаю запах венецианских каналов - запах гнили, конечно. Все гниет, весь
этот мир, от канала до апельсина. Но я пою и тут подходит незнакомец и дарит мне
темно-красную розу... Нет, черт побери, за такое мгновение жизнь отдать не жалко!
Хотя, если вдуматься, то не стоит. Жалко.
А не сделать ли мне какую-нибудь пакость? Например, заткнуть ванну и
пустить воду. Через час с криками прибегут соседи, громко хлопая крыльями. Они
будут презабавно орать, и рожи их покраснеют, и вены на лбу надуются. Моя вода
зальет их уютные квартиры, и все утонет, испортится, вздуется и размякнет. Так им
и надо. Они сплетничают, жрут мясо ни в чем не повинных кур и никогда не
смотрят в небо. Я, правда, тоже не смотрю... Но мне можно, а им - нельзя. Они не
хотели петь Бродского на улицах Венеции. Они вообще не знают, кто такой
Бродский. Им надо непременно сделать пакость, только с потопом не выйдет. Нечем
заткнуть дырку в ванной. Ладно, пусть поживут еще немного. Я добрая! Я отменяю
вселенский потоп.
И все-таки, что я хотела сделать? Надо записывать. Завтра же куплю записную
книжку и все буду записывать. Нет, записная книжка - банально. Куплю мел и буду
писать на стенах. В пятом классе я украла кусок мела. И съела. Бедному организму
не хватало кальция. В девятом классе я украла парня у подружки. И выплюнула. Он
мне не пошел. Я у-жу-жасная преступница. Меня надо примерно наказать. Почему
бездействует Гаагский трибунал? Я совершила преступление против человечности.
Я просрала собственную жизнь... у-у-у, а-а!.. Больно. Все еще больно.
От меня все сбежали. Сначала родители - на тот свет, потом кот Капитон - за
драной рыжей кошкой в никуда, потом муж - за другой кошкой, потом - друзья, а
теперь и последние колготки. Фу, напустила трагизма. Теперь воняет, надо будет
месяц комнату проветривать, как после паркетного лака. Что за манера все
усложнять, как будто непонятно, что все это мусор, все несущественно, и так ясно,
что если не удалось главное - петь в Венеции, то все остальное неважно, потому что
даже не оставь меня это все - то все равно бы жизнь не удалась, потому что я здесь,
а не там, в Венеции, в черном платье, с двумя аккомпаниаторами и темно-красной
розой в руках.
|
|
|
|